На каждом шагу Лютику может встретиться волк или медведь. Ох, страшно, страшно! Куда она зашла? Что станется с ней?.. Наступает утро. В барском доме скоро уже встанут, мама с папой сядут за чай, а она… несчастная! Она будет блуждать по лесу, может быть, до тех пор, пока не попадет на зубы медведю или волку…
Лютик страшно устала, измучилась. Она уж еле тащилась, с трудом перебираясь через кочки, колоды и пни, запинаясь о валежник и поминутно задевая за сучья елей и берез. Ноги ее отяжелели и вся она чувствовала себя разбитою, точно палками отколотили ее по спине и по ногам. «Если я свалюсь, мне уже не встать, – думала она про себя. – Чувствую, что не встать…» Ее начинала мучить жажда, во рту пересохло, в висках стучало… Первый раз в жизни Лютик проводила такую ужасную ночь…
– Господи! Что я наделала! Что со мной будет! – простонала она. – Пропаду я в этом темном лесу…
И она с ужасом смотрела на обступавшие ее со всех сторон могучие деревья. Деревья как будто протягивали к ней свои гибкие, длинные ветви, цеплялись за нее, тянулись к ней со всех сторон, словно хотели остановить и удержать ее навсегда в своей дикой лесной глуши. Но нет! Лютик не пропала в темном лесу… напротив: она из мрака вышла к свету…
IV Клад
Лютик уже собиралась заплакать, хотела кричать, звать на помощь… Кого хотела она звать на помощь – неизвестно, да и сама она того не знала… Не могла же она думать, что нянька услышит ее и прибежит за нею сюда, в лес! Она ничего не думала: она просто одурела с отчаяния…
Вдруг она вышла на какую-то дорогу. Дорога была не широкая, но, по-видимому, проезжая, хотя и не торчали вдоль нее полосатые верстовые столбы. На ней были заметны следы колес и лошадиных подков. Дорога серой, пыльной лентой вилась по лесу; высокие деревья и густой кустарник зеленою стеной обступали ее с обеих сторон. Только вверху, над головой, видна была узкая полоса синеющего голубого неба. Солнце уже взошло, – его красноватые лучи пробегали по зеленым вершинам сосен, елей и кудрявых берез. В воздухе, после ночной грозы, сильнее пахло цветами; птичье пение, гомон, щебетанье неслись отовсюду… Лютик думала: «Эта дорога спасет меня, долго ли, коротко ли выведет из леса, приведет меня к деревне или хоть к какой-нибудь жилой избушке… Наконец, здесь – не то, что в лесу – могут встретиться проезжие или прохожие…»
Лютик остановилась, как вкопанная…
В трех шагах от нее, близ дороги, под плакучей ивой сидел какой-то старик с длинной седой бородой. Его белая, холщовая рубаха, вся в дырах и заплатах, была подпоясана обрывком веревки; холщовые штаны его далеко не доходили до пят; ноги босы, в пыли. На коленях его лежала меховая шапка – вовсе не по летнему времени. Его худощавое, загорелое лицо, словно вылитое из темной бронзы, все было изрезано глубокими морщинами. Рядом с ним, на траве, лежал кошель, стояла дырявая корзинка, прикрытая грязною тряпицей, и валялся страннический посох, гладкий и блестевший от долгого употребления, словно покрытый лаком.
В то время, как Лютик увидала старика, тот занимался серьезным делом: он доставал из корзины кусок черного ржаного хлеба и старательно посыпал его солью. Посмотрев в ту сторону, где был восток, старик набожно перекрестился и собрался есть… Он не замечал маленькой странницы и весь был углублен в свое занятие. Старик показался Лютику совсем не страшен, и она решилась подойти к нему.
– Здравствуй, дедушка! – сказала Лютик, сделав шаг к нему.
Старик поднял голову и с изумлением посмотрел на девочку своими серыми, тусклыми глазами.
– Здорово! – промолвил он, шамкая беззубыми челюстями. – Да ты как попала-то сюда?.. Ты ведь, кажись, барское дитя?
– Да! Я из усадьбы… я заблудилась в лесу… и так устала… – говорила Лютик.
– Устала – так садись, отдохни! – предложил старик, указывая ей место около себя.
Лютик опустилась на траву и вздохнула с облегчением. Первый раз в жизни она была так рада встрече с человеческим существом. Если бы не было неловко, она, право, обняла бы этого жалкого старика в лохмотьях. Первый раз в жизни в ее хорошенькой головке мелькнула мысль о том, что все люди – люди, в какой бы одежде ни ходили они – в шелковой или в холщовой… Она уже недавно испытала тяжелое чувство одиночества и беспомощности и теперь с живейшей отрадой смотрела на старика. Зайцы и белки в лесу бежали от нее, как от недруга, а сама она страшно боялась медведей и волков. Старик же не бежит от нее и в то же время она не боится его, потому что он – человек.
«Он, кажется, добрый, даром что у него такие густые, седые брови…» – рассуждала Лютик, смотря, как старик ел свой черствый кусок хлеба, забеленный солью. Теперь она находилась в безопасности и была совершенно спокойна. Чего ж ей бояться! Она теперь – не одна. Она не думала о том, что хилый старик не мог бы оказать ей большой защиты хоть, например, от тех же медведей и волков, которых она страшилась несколько минут тому назад. Для нее достаточно было чувствовать, что теперь рядом с нею сидит человек.
До сего времени барышня никогда еще не разговаривала с первым встречным. Теперь первый раз в жизни она почувствовала сильнейшее желание, почувствовала потребность побеседовать о чем бы то ни было с этим незнакомым человеком.
– Куда, дедушка, идешь? – спросила Лютик.
– Я, голубка, все лето хожу из деревни в деревню! – ответил старик, жуя сухую корку. – Хожу, да милостыню Христовым именем собираю, запасаю хлебушка на зиму…
– Так ты, значит, нищий? – перебила его Лютик, вспомнив, как при ней иногда с брезгливостью говорили о нищих.
– Нищий! – отозвался старик. – Что будешь делать! Работать не могу, сил нет… Стар, зажился на белом свете, так зажился, что и могила-то не принимает… А есть-то все-таки охота… Вот и бродишь лето-то красное! Спасибо добрым людям, дай Бог им дожить до хорошего… У иного – и у самого-то мало, а все же хоть крохой поделится. Народ-то уж больно обеднел…
– А разве денег у тебя нет? – спросила Лютик.
– Ой, дитятко! Какие у нас деньги… – качнув головой, промолвил старик. – Так иной раз грошик перепадет, вот и все наши деньги… И без денег живем. Без доброты нельзя жить на свете, а без денег – можно…
– И родных у тебя нет? – допрашивала Лютик.
– Брат есть. У него зиму-то и живу, на печке лежу, да кое-когда лапти ковыряю… – рассказывал старик. – Да братан-то беден, самому с женой прокормиться впору…
– А если мало насбираешь? Если не хватит хлеба да весны?.. Тут что? – заметила девочка.
– Ну, немножко и попостишься, поголодаешь – не беда… Что ж делать! – со вздохом проговорил бедняк.
– Ведь ты, дедушка, я думаю, устаешь ходить-то! – заметила Лютик.
– Ну, что ж! устанешь и отдохнешь… Слава Богу, хоть ноги-то пока еще носят…
– Приходится тебе и под дождем бывать, под грозой?
– Да ведь как же – всего случается… Дождиком вымочит, солнышком высушит, ничего! – спокойно проговорил старик.
– Может быть, ночь иногда застает тебя где-нибудь в поле, в лесу? – с участием расспрашивала Лютик.
– И это бывает… Случается ночевать и под березкой, и под сосенкой! – тем же спокойным покорным тоном отвечал нищий. – Да летом-то, голубка, везде хорошо!.. Как хлеба край, так и под елью рай. Вон хоть теперь скажем: теплынь, благодать… В лесу-то еще лучше, чем в избе. Воздух – вольный, простор, ни ты никому не мешаешь, ни тебя никто не задевает… А вокруг-то, глянь-ка: цветы цветут, ягоды краснеют… А птиц-то, птиц-то! и песен не переслушаешь…
И живо представилось Лютику, как этот хилый старик, подпоясанный веревкой, босой, опираясь на посох, бродит все лето по полям и лесам, по пустынным дорогам и, переходя из деревни в деревню, просит хлеба Христа ради. Совершенно новое чувство, еще ни разу не испытанное Лютиком, больно защемило ей сердце. Ей стало жаль старика… Первый раз в жизни она пожалела не себя, а другого, своего ближнего.
Старик, между тем, кончил свой кусок хлеба, собрал крошки, упавшие ему на колени, взял их на ладонь и высыпал в рот. Лютик еще никогда не видала, чтобы так бережно обращались с «простым, черным хлебом». Она иногда целые корки выбрасывала за окно… Впрочем, теперь она уж понимает, что бедняк должен дорожить каждой крошкой хлеба – для того, чтобы жить.
– А ты, дитятко, не хочешь ли хлебца? – спросил старик, заметив, что девочка пристально глядит на него.
– Пожалуй, я съела бы кусочек! – сказала проголодавшаяся барышня.
– Ну, что ж! Ешь на здоровье… У меня хлеб есть! – промолвил старик, доставая из корзины соль, завернутую в тряпочку, и кусок хлеба и подавая их Лютику. – На, голубка! Поешь…
– Спасибо, дедушка! – пролепетала маленькая барышня и с великим удовольствием стала грызть своими белыми, блестящими зубами черствый ржаной хлеб.
Старик, добродушно усмехаясь, посматривал на нее.
– Как мне пить хочется! – сказала Лютик, доевши свой хлеб.