Женька ему препарат приносит. Говорят, он уже два месяца не срал.
— Я знал одного долбоёба, который не срал полгода. Дошёл до полной кондиции. Маму не узнавал в зеркале. Пальцы на ногах гнить стали. Все думали, всё, суши весла. Это было на Пушкинской, 10, я там тогда тусовался. И как-то ночью — жуткий грохот, а потом вонь. Это Марик просрался. Куча — вот не вру! — метр на метр! Как в него влазило…
— Аринка, да ты совсем ошалела. Чернушников не видала, что ли? Держи косяк…
Арина боязливо оглянулась на дверь. Спросила:
— А почему его зовут Пуся? Он вообще мужик или баба?
— Парень. Двадцать лет, что ли. Кажется, с Волги… Земляк твой.
Рокеров погрузили на теплоход «Афанасий Фет» и вытолкнули в канал имени Москвы. Они должны были проплыть по Волге, остановившись в пятнадцати городах и сёлах. На берегу разворачивалась надувная сцена, рокеры смотрели в небо и пели про крепкую дружбу и про свободную Россию.
Зайцев вышел ночью на палубу. На корме, опершись руками о перила, стояла раком девка. Сзади пристроился, спустив штаны, музыкант Ефимов. Молча и ритмично, как водяной насос, он фалил юную жабу в серебряном свете луны.
Мурлыкали за кормой лопасти винтов. Ефимов, крякнув, оторвался от жабы. В серебряном луче сверкнули капли спермы на конце ефимовского члена. Откуда ни возьмись, появился музыкант Тарасов, быстро стянул брюки и пристроился на место Ефимова. Девка хрюкнула. Зайцев сплюнул и вернулся в каюту.
Жабами называли малолетних мокрощёлок, которые преследовали рокеров на концертах и на гастролях. Цель у жабы одна — чтобы её отплющило как можно больше музыкантов. Жаба коллекционирует музыкальные шомпола, как другие коллекционируют автографы. Ради достижения цели жаба не остановится ни перед чем: проползёт за кулисы через канализацию концертного зала, проникнет в гостиничный номер через балкон.
Поездка по Волге готовилась очень серьёзно, Зайцев лично следил за списками команды «Афанасия Фета». Тщательно проверил заявки от журналисток молодёжных изданий. Но всё равно на теплоход пробралось с десяток поблядушек.
В каютах и под открытым небом стоял плотный трах. По дороге жабы отдавались матросикам, чтобы они не сошли с ума на пьяном корабле.
Зайцев не участвовал в карнавале. Водку он не пил, а виски выкушали слишком быстро. Обходился анашой, которую не шибко любил, но которая пришлась на теплоходе как нельзя кстати.
Другим поздним вечером Зайцев, закутавшись в плащ, как Байрон, стоял на корме, курил косяк и вглядывался в сонную темь берегов.
Прямо у его ног шевельнулся брезент, накрывающий какие-то непонятные продюсерскому уму корабельные канаты.
Зайцев отдёрнул брезент — на канатах лежала, свернувшись калачиком и растерянно моргая, накрашенная девица. Типичная жаба — алые губы, короткое красное платье, пухленькие ляжки в ажурных чёрных колготках.
— Ты откуда взялась? — спросил Зайцев.
— Я-то? — переспросила девица. — Из Сосновки я. Деревня это у нас такая. Рядом с Саратовом.
Зайцев расхохотался. Так смешно звучали в речах девицы распахнутые, круглые «О».
Девица смутилась.
— Так ты в Саратове села?
— В Саратове.
— А как ты на теплоход попала? Охрана ведь.
— А я по трапу бочком, бочком… Охранник отвлёкся, а я такая — быстро, и сюда.
— Зачем?
— А мне в Москву надо, — шмыгнула носом девица, — Артисткой быть. У меня там знакомая такая есть, Люся такая Петрова из нашей Сосновки. Она мне поможет.
Зайцев мысленно охнул и хмыкнул.
— И что лее ты делаешь здесь… под брезентом?
— А где же мне ещё быть? У меня же нет своего места, — здраво ответила девица. — Мне девки в Сосновке так посоветовали. Забраться, говорят, на теплоход, найти какого-такого музыканта, поебаться с ним.