– Слышал, он завтра возвращается с твоим Дато после осмотра старогорийской дороги. За верблюдов принялся.
Газнели вспылил и прохрипел:
– Кстати возвращается: хочу внука крестить. Давно пора, дела царства задержали…
Наутро Трифилий посетил Хорешани и сообщил о желании ее отца повидать внука и совместно назначить день крестин. Католикос дал согласие воспринять из купели первенца Хорешани.
В доме поднялась суматоха. Но Хорешани заявила: «Большого пира не будет. У Саакадзе траур».
Узнав об этом, Русудан поспешила к Хорешани, стала выговаривать: «Как можно первого сына бедно крестить?! Пусть будет, назло врагам, большой пир! Пусть видят, как рождаются в семье азнауров новые воины! Пусть знают: одного отнимут – десять на его место станут. О, зачем у Русудан Саакадзе так мало сыновей!» К вечеру вновь прибыл Трифилий и сообщил, что Газнели надеется видеть Георгия и Русудан на обсуждении церемонии крестин. Потом настоятель мягко говорил об одиночестве князя, о счастье иметь наследника. Может, и своеволен немного, но надо уступить, ибо только о судьбе внука печалится.
Хорешани пыталась вызвать настоятеля на более откровенную беседу. Но Трифилий, пообещав прибыть завтра с князем, торопливо попрощался.
«Как бы упрямый отец не раздумал!» – вздохнула Хорешани и направилась в комнату Циалы.
Черная ткань покрывала зеркало. Сквозь настежь раскрытую дверь виднелся сад, фиолетовые, розовые, синие цветы услаждали взор, но не могли усыпить страдание. Циала резко отвернулась от них, и ее взгляд упал на миниатюру: под лиловым балдахином смуглолицый юноша ласкает черноокую девушку, а с золотистого дерева, щебеча, улыбаются им две разноцветные птички. Вокруг склонили головки, словно приветствуя возлюбленных, пестрые, как шелковый ковер, цветы.
«Где мой Паата? – с горечью подумала Циала. – Живое счастье уходит, а нарисованное живет!»
Хорешани бережно вытерла платком заплаканные глаза девушки.
– Не знаю, княгиня, как пересилить себя. Ни к еде прикасаться, ни гулять в саду не могу. Зачем любоваться цветами, если лучший цветок моей жизни погиб?
Ласково провела Хорешани рукой по иссиня-черным косам.
– Если окончательно решила, тогда, после поминок по нашему любимому Паата, устрою тебя в монастырь святой Нины. Там игуменья Нино – она тоже напрасно родилась.
– Нет, госпожа, нельзя в монастырь… Паата завещал мне другое. Если позволишь, на время останусь. Только возле тебя нахожу силы жить.
– Живи, моя Циала, хоть сто лет. Но что ты задумала?
– Замуж выйти.
– Замуж?! – Хорешани изумленно посмотрела на девушку.
– Да, госпожа, замуж. Хочу иметь сыновей, много. Я из них выращу сильных воинов. Старший отомстит за Паата, своей рукой убьет шаха Аббаса, если бешеный лев сам не издохнет. Второй – его наследника. Третий за меня отомстит, за грузинок, проливших реки слез. Каждый выполнит мою клятву! Если дочери родятся – тоже… Красотой соблазнят и умертвят собственными руками. Некрасивые – ведьмами станут, отраву будут варить, черную судьбу предсказывать, страх между врагами сеять…
– Что ты задумала, Циала? Возможно ли своих детей погубить?
– Счастливыми сделать! На что мне покорные рабы? Пусть будут страшными, я тоже ради них на вечную муку иду.
– За что же обрекаешь на муку вечную мужа? Ведь за разбойника не пойдешь?
– Мне все равно, госпожа. Только бы был грузин. И напрасно винишь, – муж, умирая, скажет: «Самым довольным я на земле жил!»
Глубокая дума охватила Хорешани. Только беспредельно любящая грузинка может решиться на такую жертву. Надо помочь, облегчить, если возможно – предотвратить. И строго вымолвила:
– Поступай, Циала, как подсказывает сердце. Но раньше двух лет о замужестве не говори со мной.