Саакадзе продолжал перебирать четки, ибо, по мудрому правилу исфаханских купцов, кто первый заговорит – тот уже в убытке.
Вчера на предварительном разговоре старейшие амкары упорствовали: для них Великий Моурави уже царь, пока не венчанный. Католикос может возложить корону на царя по праву сильного. Разве в стальной деснице Георгия Моурави шашка не картлийского амкарства?
Но купцы, осторожно подбирая слова, поддержали Саакадзе: «Незачем собак дразнить! Опасно. Князья переполошатся, и магометане за насмешку примут. А сейчас не время войны, а время торговли…»
Молчание становилось слишком длительным. Четки то замирали, то резко стучали в руках.
«Их не пересидеть!» – подумал Сиуш и, вздохнув, взял у подмастерья свиток:
– Вот, Моурави, по твоему велению мы все точно записали, ничего не скрыли. Откуда взять материал для изделий, если полчища шаха Аббаса потоптали наши земли? Ни людей, ни скота не оставили. Шелконосные деревья вырубили и пожгли. А откуда быть меди, серебру? Вся страна на опрокинутый кувшин похожа. Наши писцы убитых подсчитали: в одной Кахети восемьдесят тысяч. А в плен кизилбаши сто тридцать тысяч угнали. Много амкарских семейств разбежалось, много амкаров среди пленных в Иране.
– А сколько осталось одиноких? – спросил Саакадзе. – Среди них много богатых. Ведь каждый из них делает большой вклад в братский сундук за принятие в почетные амкары.
– А что, разве даром платят? – пожал плечами Сиуш. – Кто лишился близких, мы ему семью заменяем: умрет – надо щедрые похороны устроить, щедрые слезы пролить; дважды в год на поминальных обедах всех амкаров с восхода до захода угощать, пока не догорят толстые свечи и священник не устанет петь псалмы и не заснет под печальный плач зурны.
– Ну, кроме убытка, и прибыль бывает, – улыбнулся Саакадзе, – некоторые по двадцать, тридцать лет живут и ежегодно вносят, что с них полагается.
Амкары переглянулись, и оружейник Гогиладзе нехотя буркнул:
– Это в спокойное время, а за последние два года, спасибо шаху Аббасу, покойники все монеты из амкарского сундука на свои могильные плиты перетащили.
– Выходит, обеднели! – посочувствовал Ростом.
Амкары молчали.
– Значит, не можете принять на себя починку караванных путей? – сурово спросил Даутбек.
– И починку мостов – тоже нет! – отрезал кожевник Эдишер.
– Понимаю, моих заверений вам мало, – миролюбиво произнес Саакадзе.
– Мы знаем, Моурави, силу не только твоего меча, но и слова, – сказал суконщик Ясон, – верны тебе и сделаем, как пожелаешь. А только, если сам не захотел печатью царства владеть, дай нам царя. Ни одно важное дело без скреплений царевой подписью богом не благословлено.
– А если католикос скрепит? – живо спросил Дато.
– Мало, – сокрушенно ответил Ясон, – караванные дороги нужны и чужеземцам, а боги у нас самостоятельные. Крест католикоса турецкому купцу – как мне чалма муллы. Ставленники неба лишь силу креста и полумесяца признают, а торговые люди земной мудростью движутся. Поэтому и убеждать их должно или монетой или шашкой.
– Ты, Моурави, хорошо знаешь, – вступил в разговор Сиуш, – аллах плохой характер имеет: как правоверных взнуздал, так до страшного суда скакать вынуждены. Вот торговец Асад Бек-оглы один намаз пропустил, а ночью у него крысы запас халвы растаскали. У нас легче. Вардан Мудрый три воскресенья в церковь не ходил, торговал, а наш бог и внимания на это не обратил.
Мелик снисходительно прищурился, повертел бирюзовый перстень на указательном пальце и, точно собираясь что-то отмерить, небрежно откинул рукава шелковой чохи.
– Мудрый купец Вардан часто без благословения всемогущего обходился, а царя Баграта Скупого до сего часа помнит.