Погреб был не заперт на замок; они тихо отворили дверь и, пройдя ступеней десять по лестнице, очутились в нем, где прислужник, наклонявшийся над бочонками, которые, казалось, он приводил в порядок, сказал им, не оставляя своей работы:
– Чего вы хотите: aguardiente de pisco, мескаля или хихи?
– Ни того ни другого, – отвечал дон Тадео, – дайте нам вина французского.
Прислужник выпрямился, будто его дернули за пружину. Дон Тадео и дон Грегорио надели маски.
– Белого или красного? – спросил прислужник.
– Красного как кровь, – сказал дон Тадео.
– Которого года?
– 5апреля 1817 года, – отвечал дон Тадео.
– Так пожалуйте сюда, господа, – отвечал прислужник, почтительно кланяясь, – вино, которое вы благоволите спрашивать у меня, чрезвычайно драгоценно; его запирают в особый погреб.
– Чтобы выпить в праздник святого Мартина, – отвечал дон Тадео.
Прислужник, по-видимому ожидавший только этого последнего ответа на свои вопросы, улыбнулся и слегка тронул едва заметную пружинку в стене. Камень медленно повернулся без малейшего шума; дон Тадео и друг его вошли, и камень снова занял свое место.
Между тем в чингане крики, пение и музыка достигли крайней степени; веселье пьющих не знало границ.
ГЛАВА XXIV
Два ульмена
Если бы вместо того, чтобы рассказывать происшествияистинные,мы писали роман, то, разумеется, пропустили бы некоторые сцены. По этой причине мы не стали бы рассказывать и той сцены, которую хотим описать теперь. Впрочем мы делаем это единственно для того, чтобы показать, как велико влияние первых привычек жалкой жизни на натуры, даже высоко организованные, и как трудно впоследствии освободиться от этих привычек.
Говоря о Валентине, мы должны к чести его рассказать, что его шутливость была скорее притворною, нежели истинной, и что целью его было вызвыть улыбку на губах своего молочного брата и таким образом рассеять горесть, которая терзала несчастного молодого человека.
После этого необходимого предисловия, мы будем продолжать наш рассказ и, оставив на время дона Тадео и его друга, попросим читателя последовать за нами в селение племени Большого Зайца.
Настал день, с нетерпением ожидаемый всеми индейцами и в особенности индианками, так как последние должны были в этот день научиться приготовлять новое блюдо для своих мужей. С рассвета мужчины, женщины и дети собрались на большой сельской площади, составив многочисленные группы, в которых рассуждали о достоинстве неизвестного блюда, секрет которого они должны были узнать.
Луи, которого опыт, предпринимаемый его другом, мало интересовал, хотел остаться дома; но Валентин настоял на том, чтобы и он присутствовал при его торжестве, и молодой человек наконец согласился.
Парижанин стоял уже на своем месте, на свободном пространстве, посреди площади; он лукаво поглядывал на индейцев, смотревших на него с тревожным и недоверчивым выражением, которое попеременно обнаруживалось на их лицах. Стол, разведенный огонь, на котором грелась железная кастрюля наполненная водой, кухонный нож, деревянная ложка, петрушка, кусок свиного сала, соль, перец и корзинка со свежими яйцами были приготовлены по распоряжению Валентина Трангуалем Ланеком. Ждали только апо-ульмена, чтобы начать опыт. Для него была приготовлена особая эстрада, как раз напротив Валентина. Наконец апо-ульмен явился и уселся на своем месте. Взяв из рук слуги зажженную трубку, он шепнул что-то Курумилле, который почтительно стоял возле него. Курумилла поклонился, сошел с эстрады и пошел сказать парижанину, что он может приняться за дело. Валентин, отдав низкий поклон апо-ульмену, старательно сложил свой плащ у ног, грациозно засучив рукава до локтя, слегка наклонился вперед, оперся правой рукой о стол и, приняв тон купца, расхваливающего свой товар зевакам, начал свою речь:
– Знаменитые ульмены и вы, великие воины благородного и священного племени Большого Зайца, – сказал он громким и ясным голосом, – выслушайте внимательно то, что я буду иметь честь объяснить вам.