Потом молодые люди начали весело есть, братски разделяя свою провизию с Цезарем, с важностью сидевшим перед ними и следовавшим глазами за каждым куском, который они подносили ко рту.
– Приятно отдохнуть, – сказал Валентин, – когда с четырех часов утра скачешь верхом!
– Я немножко устал, – заметил Луи.
– Мой бедный друг, ты не привык так, как например я, к продолжительным поездкам; дурак я, что не подумал об этом.
– Ба! – отвечал Луи. – Уверяю тебя, что я начинаю свыкаться с нашей жизнью... Притом, – прибавил он со вздохом, – физическая усталость заставляет меня забывать...
– Справедливо, – перебил Валентин, – я рад слышать от тебя это... я вижу, что ты становишься мужчиной.
Луи печально покачал головой.
– Нет! – сказал он. – Ты ошибаешься; только так как против болезни, терзающей меня, нет лекарства, я стараюсь покориться необходимости.
– Да! Надежда – основа основ любви; когда надежда существовать не может, любовь умирает.
– Ас нею умирает и тот, кто ею живет, – заметил молодой человек с меланхолической улыбкой.
Наступило молчание; Валентин первый заговорил:
– Какой прекрасный край! – вскричал он с энтузиазмом, проглатывая огромный кусок сала.
– Да, но дороги трудные.
– Кто знает? – сказал Валентин. – Может быть, эти дороги ведут в рай! А ты, Цезарь, – прибавил он, обращаясь к собаке, – что ты думаешь о нашем путешествии, мой милый?
Собака замахала хвостом, устремив на хозяина свои умные глаза. Но вдруг она перестала жевать, подняла голову, навострила уши и глухо заворчала.
– Молчать, Цезарь! – сказал Валентин. – Ты знаешь, что мы в пустыне, а в пустынях не бывает никого!
Цезарь однако не унимался.
– Гм! – сказал Луи. – Я не разделяю твоего мнения, Валентин, и думаю, что американские пустыни обитаемы.
– Может быть, ты и прав.
– Во всяком случае нам следовало бы принять некоторые предосторожности.
– Сейчас узнаем, – сказал Валентин и, обратившись к собаке, прибавил: – А! Ты не хочешь замолчать, Цезарь... Это становится невыносимо; посмотрим, что рассердило тебя? Ты почуял оленя что ли? Это было бы кстати для нас.
Он встал, бросил вокруг себя вопросительный взгляд и тотчас же наклонился схватить свою винтовку, сделав знак Луи, чтобы и он сделал то же самое.
– Черт побери! – сказал он. – Цезарь был прав... Посмотри, Луи!
Граф устремил взор в ту сторону, куда указывал Валентин.
– О! – сказал он. – Это что такое?
– Гм! Кажется нам придется подраться.
– Пожалуй! – отвечал Луи, заряжая винтовку.
Десять индейцев, вооруженных с ног до головы, верхом на великолепных лошадях, остановились в двадцати пяти шагах от путешественников, хотя те не могли понять, как они успели подъехать так близко, не будучи примеченными.
Ароканские воины, неподвижные и бесстрастные, не делали ни малейшего движения, но смотрели на обоих французов с таким вниманием, которое Валентин, не весьма терпеливый по характеру, начал находить чрезвычайно неуместным.
ГЛАВА XVII
Пуэльчесы
– Э! Э! – сказал Валентин, свистнув своей собаке, которая немедленно стала возле него. – Эти молодцы, кажется, вовсе не имеют дружелюбных намерений; неизвестно, что может случиться.
– Это ароканы, – сказал Луи.
– Ты думаешь? Как же они безобразны!
– А мне напротив они кажутся очень красивыми.
– Во всяком случае пусть начнут они.
Опираясь на ружье, он ждал. Индейцы разговаривали между собою, все продолжая смотреть на молодых людей.
– Они вероятно совещаются, под каким соусом съесть нас, – сказал Валентин.
– Совсем нет.
– Ба!
– Они не людоеды.
– А! Тем хуже. В Париже все дикари, которых показывают на площадях, людоеды.
– Сумасшедший! Ты даже сейчас шутишь.
– А тебе хочется, чтобы я плакал? Мне кажется, что наше положение и без того невесело, чтобы мы старались еще омрачить его.