– С товарищем Обловацким приехал в Сухум еще сотрудник центра – товарищ Строгов, Николай Павлович. Жить они будут в «Рице», бывать у нас им придется, по некоторым соображениям, только по вечерам. Введите их в курс дела, информируйте о всех новостях и изменениях, прислушивайтесь к их замечаниям. Ежедневно докладывайте мне о ходе работы. Ну, желаю успеха!
Не прощаясь, Чиверадзе вышел.
Обловацкого усадили в большое кресло.
– Когда Вы приехали? – спросил Чиковани. Он сидел на кончике дивана, и вся его поза говорила о неуемном желании вскочить, куда-то бежать, что-то делать, одним словом, действовать, и диван под ним казался чем-то вроде трамплина для прыжка. Молодость и живость блестели в его глазах, неотрывно глядевших на Обловацкого. Наверняка этот юноша хотел скорее стать старше: всего двадцать лет и отсутствие усов, вероятно, причиняли ему страдание.
– Сегодня, – улыбнулся Обловацкий, – часа два назад. – Он отыскал глазами Хангулова, который застенчиво выглядывал из-за большой настольной лампы. Вряд ли он был старше Чиковани, но те несколько лет, которые их разделяли, уже придали ему какую-то долю мужской солидности и умения владеть собой. «Юнцы, совсем юнцы, – подумал Обловацкий. – Кроме Чочуа».
Перешли к деловому разговору. Спокойно и неторопливо Чочуа рассказал все известное о банде. Он вскользь отметил, что почти беспрерывное передвижение создает ей относительную безопасность. Это выглядело парадоксально, и Обловацкий не вытерпел.
– Мне кажется, – сказал он, – что ее частое передвижение должно помогать нам. Банда становится широко известной населению, а значит, и вам. Эмухвари легче опознать, много народу знает их в лицо.
Чочуа усмехнулся.
– По логике должно выходить так, а на деле… Во-первых, они передвигаются по ночам, тропами, хорошо известными им. Во-вторых, и это главное, они используют обычай старины, неписаный закон гор, обязывающий давать путнику кров. И не только не выдавать гостя, но и, в случае нужды, защищать его. Ну, потом в горах остались еще и почтение к «амыста» – дворянину, и кровное братство, и… кровная месть.
– К тому же б-благородство горца, сочувствие с-сла-бому, – добавил Хангулов.
– Разве горец не понимает, что это враги! – воскликнул Обловацкий.
– Понимает. Вернее, начинает понимать, – так же спокойно продолжал объяснять Чочуа. – Но не забывайте, что обычаи и традиции создавались веками. Да что там веками! Тысячелетиями! А Советская власть пришла в эти горы несколько лет назад.
– Горец уже рас-скусил этих людей, – медленно добавил Хангулов.
Притихший Миша, по-ребячьи приоткрыв рот, внимательно слушал разговор.
– Уж очень долго он в них разбирается, – вырвалось у него. Все взглянули на Мишу, и он покраснел.
– Дай Мише власть, он в неделю всех перевоспитает и лик-квидирует банду, – с легкой усмешкой сказал Хангулов.
– Даур, скажи, чтобы Виктор не острил, – вспыхнув еще больше, обратился Миша к Чочуа.
Тот укоризненно вглянул на Хангулова, но ничего не сказал ему, потом достал из сейфа папку и протянул ее Обловацкому.
– Вот сведения за последнюю неделю.
Пока Обловацкий читал, в коридоре послышалось шарканье. Кто-то дважды постучал в дверь. Чиковани соскочил с дивана и быстро открыл ее. Вошел высокий черноволосый человек. В обеих руках у него были тарелки с бутербродами, под мышкой – бутылка лимонада, подбородком он придерживал несколько коробок с папиросами. Это, как догадался Обловацкий, был Пурцеладзе, явившийся из буфета.
– Разгружай скорей! – невнятно пробурчал он Мише.
Они сложили все принесенное на стол. Тут Пурцеладзе обратил внимание на гостя. – Кто такой? – тихо спросил он у Миши, стрельнув глазами в Обловацкого.
– Из Москвы, – шепнул Миша.
– Володя Пурцеладзе, – поспешил сказать Чочуа.