– Ну, смотря, какие задания мне поручают.
Линда показывает ему развилку, метрах в ста:
– Вот, туда. Потом – направо, – объясняет она и добавляет: – Прости, я тебя перебила. Ты рассказывал о заданиях.
– Ну да, разные миссии, которые обычно длятся около двух лет, – поясняет Томмазо, – я работаю в сфере экономической и финансовой дипломатии. Все, что касается сотрудничества с другими странами и участия в программах развития международных отношений.
– Хм-м… не совсем понятно, и что: никаких пистолетов и чемоданчиков с долларами?
– Да нет… я работаю в сфере экономических отношений и стараюсь предотвращать возможные проблемы между Италией и другими странами и делать все, чтобы сохранить дружеские отношения. В общем, чтобы никто не делал никому мелких неприятностей.
Томмазо улыбается, потом смотрит на дорогу и снижает скорость.
– На перекрестке – куда?
– Вон туда. Мы почти приехали.
Дорога идет между виноградниками. Слева на холме – разрушенная средневековая башня. Чуть впереди, на плато, прямо из скалы бьет источник.
– Ага, возле таблички поверни, – направляет его Линда.
Томмазо только успевает прочесть надпись: «Маршрут № 1: к подножью Кансильо».
– Теперь осторожнее – дорогу развезло, – предупреждает Линда.
Несколько сотен метров по виноградникам и оливковым рощам, и появляется Голубой дом. Кажется, будто он парит между небом и землей.
Томмазо снижает скорость.
– Ты здесь живешь? – спрашивает он, потрясенный окружающим видом.
– Да. Этот дом принадлежал моим бабушке и дедушке.
– Потрясающее место, – Томмазо останавливает машину посреди дороги.
– Можешь парковаться, где хочешь. Хоть между теми двумя олеандрами.
– Вообще-то мне уже пора… – Томмазо в нерешительности наклоняет голову, и все же что-то его удерживает. – Кажется, я уже опаздываю на ужин.
– Позволь хотя бы предложить тебе аперитив – надо же мне хоть как-то тебя отблагодарить… – глаза Линды вызывающе блестят.
– Ну хорошо, – сдается Томмазо. Отпускает руль и выключает двигатель. – Но только на десять минут, не больше. Потом мне надо бежать.
Они выходят из внедорожника.
Линда опережает его, в одной руке ключи, через плечо переброшена куртка. Ветер шелестит листвой деревьев, и от его порывов волосы Линды развеваются и лезут в глаза.
Томмазо смотрит на поросшие деревьями холмы, будто находится в месте, затерянном во времени и пространстве, которого не найти на картах навигатора.
– Входи, – приглашает Линда.
Томмазо идет за ней, на мгновение задержав взгляд на мраморной табличке на двери с фамилией Оттавиани, написанной синими буквами. Все здесь кажется ему оригинальным, не похожим на вещи, к которым он привык. Подняв голову, Томмазо видит солнечные часы.
– Эти часы здесь, сколько я себя помню, – поясняет Линда, повернувшись к нему. – Их нарисовала Урсула, подруга моей бабушки, австрийка, в сороковых годах. Но честно признаюсь, я даже не разбираюсь в них.
Томмазо смотрит на нее так, будто хорошо знает, как ими пользоваться, но не подает вида.
– Nulla dies sine linea, – читает он вслух надпись на табличке справа от часов.
– Ни дня без строчки, – переводит Линда. – Это из Плиния Старшего.
Во всяком случае, так ей всегда говорили.
– Если не ошибаюсь, эти слова принадлежат знаменитому художнику Апеллесу, который не мог прожить и дня, не сделав хоть несколько мазков, – отвечает Томмазо.
Линда смотрит на него с любопытством, а он продолжает:
– Это означает: чтобы добиться желаемых результатов, нужно трудиться изо дня в день.
Кажется, что в этих словах он узнает себя.
Линда пожимает плечами.
– Возможно… Хотя постоянство никогда не было моей сильной чертой. Это же так скучно, тебе не кажется?
Вместо ответа Томмазо слегка улыбается – он явно не одобряет такого подхода, пару раз вытирает ботинки о коврик и входит вслед за Линдой в дом.
Он молча оглядывается вокруг, и в глазах его читается восхищение: этот дом излучает невероятное тепло и напоминает ему Северную Африку, куда он ездил в командировку много лет назад.
Томмазо чувствует, что это место много повидало на своем веку. Затем он улавливает необычный запах, глубокий и экзотический.
– Santalum album, – произносит он после минутного молчания.
– Но как?.. – не успевает задать вопрос Линда, как Томмазо уже отвечает:
– Белый индийский сандал, верно? Один из моих любимых ароматов.
– Да, я зажигаю его, чтобы очистить воздух, – говорит Линда, указывая на несколько разнокалиберных терракотовых ваз, расставленных полукругом в углу коридора. – К тому же он отгоняет комаров, – добавляет она.
Томмазо прикрывает глаза и вдыхает аромат.
– Напоминает Варанази.
– Ты был там в командировке?
– Нет… – он смотрит в пол, в одну точку, будто пытаясь восстановить что-то в памяти, и продолжает: – Я ездил туда, когда мне было лет восемнадцать, с двумя друзьями. Одно из моих первых путешествий. Может, после этого я и выбрал эту профессию. Вернулся и поступил на факультет политологии. И вот я здесь.
Линда пытается представить себе Томмазо в восемнадцать лет, как вдруг замечает что-то…
– Блин, нет! Только не это! – вскрикивает она и хлопает себя рукой по лбу. – Надо же, опять!
С потолочной балки по белой стене стекает струйка воды, которая уже образовала лужицу на терракотовом полу.
– У меня сломана крыша… не хватает нескольких черепиц, – объясняет она Томмазо, слегка снизив тон. – Когда идет сильный дождь, она начинает протекать.
Томмазо поднимает глаза к балкам и обдумывает эту проблему.
– Что-нибудь можно сделать?
– Да там всю крышу надо перекладывать, – озабоченно отвечает Линда. – Прости, я на минутку, только тряпку принесу, а ты пока располагайся.
Она выскакивает из гостиной, бормоча что-то и ругая строителей.
Томмазо все еще стоит – ему не хочется оставлять мокрые следы на кожаном диване; хотя брюки у него почти высохли, ему не очень комфортно.
Он с интересом осматривает комнату. Мебель от времени уже покрылась патиной, но отлично сочетается с современными аксессуарами, и все это создает оригинальную атмосферу. Вешалка из кованого железа, деревянная коробка, декорированная призматическими штампами, три сдвинутые вместе белые тумбочки, на которых стоит телевизор, мраморная колонна с люстрой из выдувного стекла: эти разностильные вещи, собранные вместе, звучат в унисон, как музыкальная партитура.
Линда возвращается, держа в одной руке тряпку, а в другой – мужскую рубашку нежно-оранжевого цвета, которую она отыскала в дальнем углу шкафа в спальне. Наверное, оставил какой-то ее бойфренд.
Она протягивает ее Томмазо со словами:
– Возьми, она сухая.
Томмазо какое-то время стоит в нерешительности, чувствует, что должен взять ее, в то же время думает, кому она принадлежала.
– Ты очень любезна, Линда, но мне все равно пора, – отвечает Томмазо, но она настаивает:
– Ладно тебе, надень. Все равно твоя еще сырая, ты не можешь так ходить.
– Ну ладно, – соглашается он, хотя и не помнит, чтобы когда-нибудь носил одежду подобного цвета.
Мгновение он колеблется, затем расстегивает свою рубашку и вешает на спинку стула.
Линда стоит и наблюдает за ним, иногда задерживая взгляд: мышцы груди образуют два идеальных полукруга, вокруг пупка параллельные линии пресса. Тело светлое, без волос, соски темно-коричневые и блестящие.
Томмазо думает, что не очень удобно раздеваться перед незнакомой женщиной. Но это переодевание кажется ему каким-то первобытным ритуалом, который он должен размеренно исполнить – что он и делает.
Он берет рубашку, надевает ее (по спине пробегает холодок), медленно застегивает пуговицы, оставляя свободными только две, возле воротничка.
– Ну вот и все.
Он собирается заправить рубашку в брюки, но Линда подходит к нему и инстинктивно, не задумываясь, останавливает, слегка дотронувшись до его руки.
Первый контакт.
– С ума сошел? Ее же навыпуск носят!
Томмазо улыбается, а Линда тут же отходит, берет с комода два бокала и ставит их на столик из эбенового дерева, глядя ему прямо в глаза.
– А тебе идет этот цвет, – говорит она.
– Издеваешься?
– Нет, правда.
Она исчезает в кухне и через мгновение появляется с бутылкой «Просекко ди Валдоббьядене».
– Вижу, ты тоже попутешествовала немало, – говорит Томмазо, указывая на фотоинсталляцию на стене. – Ты побывала во всех этих местах?
– Если бы! – вздыхает Линда, разливая вино по бокалам. – Это просто открытки, мне их прислали. При этих словах глаза у нее загораются. – А теперь выпьем, а то тебе скоро ехать, верно? – она подмигивает, затем берет два бокала и протягивает один Томмазо.