Транспортная галера вошла в устье реки Оронт из голубых морских вод. Время близилось к полудню, но несмотря на великую жару, все, кто обладал такой привилегией, собрались на палубе — Бен-Гур среди прочих.
Пять лет привели юного еврея к расцвету мужественности. Хотя одеяние из белого льна отчасти скрывало формы, внешность его была чрезвычайно привлекательной. Более часа провел он на стуле в тени паруса, и за это время несколько пассажиров его национальности безуспешно пытались завязать беседу. Он отвечал на вопросы учтиво, но кратко и на латыни. Чистота речи, изысканные манеры и замкнутость только увеличивали любопытство окружающих. Те, кто присмотрелся к нему поближе, заметили некоторое несоответствие между поведением, отмеченным непринужденной грацией патриция, и некоторыми особенностями внешности. Так руки его были непропорционально длинными, а когда он брался за что-нибудь во время качки, размер ладоней и их очевидная сила завершали наблюдение, в результате чего желание узнать, кто он, смешивалось с интересом к истории его жизни. Другими словами, впечатление, им производимое, лучше всего характеризуется выражением: этому человеку есть что порассказать.
Галера останавливалась по дороге в одном из портов Кипра, где взяла на борт еврея почтенной наружности, спокойного, невозмутимого, патриархального вида. Бен-Гур задал ему несколько вопросов, ответы завоевали его доверие, и привели к пространной беседе.
Случилось также, что, когда галера входила в бухту Оронта, два других судна, замеченные еще в море, обогнали ее и одновременно вошли в реку, при этом оба незнакомца подняли небольшие ярко-желтые флаги. Относительно этих сигналов было сделано множество предположений. Наконец какой-то пассажир обратился за информацией к почтенному еврею.
— Да, я знаю значение этих флагов, — ответил тот, — они говорят не о национальности, а о личности собственника.
— И много ли у него кораблей?
— Много.
— Ты знаешь его?
— Я вел с ним дела.
Взгляды пассажиров просили говорящего продолжать. Бен-Гур прислушивался с интересом.
— Он живет в Антиохии, — продолжал еврей в своей спокойной манере. — Огромное богатство привлекло к нему всеобщее внимание, и мнения, высказываемые о нем, не всегда доброжелательны. Был некогда в Иерусалиме князь из очень древнего рода Гуров.
Иуда всеми силами старался сохранять невозмутимость, но сердце его забилось быстрее.
— Князь вел торговлю, проявляя большие способности к делу. Он положил начало многим предприятиям на Востоке и Западе. Его конторы стояли в крупнейших городах. Антиохийской управлял человек, о котором многие говорили, что он — домашний раб по имени Симонид, еврей с греческим именем. Хозяин утонул в море. Однако дело его продолжалось, и едва ли с меньшим успехом. Некоторое время спустя, семью постигло несчастье. Единственный сын князя, подросток, пытался убить прокуратора Гратуса на одной из иерусалимских улиц. Попытка провалилась, и с тех пор о нем никто не слышал. Ярость римлянина обрушилась на весь дом, и в живых не осталось никого, носящего это имя. Опечатанный дворец стал пристанищем диких голубей, имение было конфисковано; конфисковано было все имущество Гуров, какое удалось обнаружить. Прокуратор лечил свою рану золотыми примочками.
Пассажиры рассмеялись.
— Ты хочешь сказать, что он присвоил имущество погубленного рода?
— Так говорят, — отвечал еврей, — а я передаю историю в том виде, в каком услышал. Симонид же, который был агентом князя в Антиохии, вскоре открыл свое собственное дело и в необычайно короткое время стал главнейшим купцом города. Подражая своему хозяину, он отправлял караваны в Индию, а его корабли могли бы посоперничать с любым Царским флотом. Говорят, ему всюду сопутствует удача. Его верблюды умирают только от старости, его корабли не тонут, если он швыряет в реку медяк, тот возвращается золотым.
— Как долго он ведет свое дело?
— Меньше десяти лет.
— Должно быть, было с чем начать.
— Да, говорят, прокуратор завладел только имуществом князя: лошадями, скотом, домами, землей, судами, товарами. Деньги найти не удалось, хотя ожидались огромные суммы. Что с ними стало, остается неразрешенной загадкой.
— Не для меня, — ухмыльнулся один из пассажиров.
— Я понимаю тебя, — ответил еврей. — Многие полагают, что эти деньги помогли начать Симониду. Прокуратор тоже придерживается этого мнения — или придерживался, — ибо дважды за пять лет он захватывал купца и подвергал его пыткам.
Иуда сжал канат своей стальной ладонью.
— Говорят, — продолжал рассказчик, — что в нем не осталось ни одной здоровой кости. Когда я видел его в последний раз, это был бесформенный студень, растекшийся по подушкам кресла.
— Такие пытки! — в один голос воскликнули несколько слушателей.
— Вряд ли это была болезнь. Однако страдания не сломили его. Все, чем он владеет, принадлежит ему по закону, и он дает своей собственности законное применение — вот все, что удалось услышать римлянину. Так или иначе, теперь он избавился от преследований. Его лицензия на торговлю подписана самим Тиберием.
— Думаю, обошлось в круглую сумму.
— Эти корабли принадлежат ему, — продолжал еврей, пропустив замечание. — Среди его моряков существует обычай приветствовать друг друга желтыми флагами, которые означают: «Путешествие было удачным».
На этом рассказ закончился. Когда транспорт входил в реку, Иуда обратился к еврею:
— Как звали хозяина купца?
— Бен-Гур, иерусалимский князь.
— Что сталось с семьей князя?
— Мальчика послали на галеры. Я уверен, что его давно нет в живых, потому что никто не выдерживает там больше года. О вдове и дочери никто не слышал; те, кто знают, что с ними случилось, не станут говорить. Несомненно, они умерли в темнице одной из крепостей, каких много у дорог Иудеи.
Иуда прошел на штурманскую палубу. Столь занят он был своими мыслями, что едва ли замечал покрытые великолепными садами речные берега и соперничающие с неаполитанскими виллы, вокруг которых зрели все виды сирийских фруктов и винограда. Не больше внимания уделил он бесконечной веренице кораблей, пению и крикам моряков. Все небо было залито солнечным светом, равно ложащимся на воду и землю, лишь его жизнь омрачалась тенью.
Только однажды он проявил минутный интерес, когда кто-то указал на рощу Дафны в излучине реки.
ГЛАВА II На Оронте
Когда показался город, все пассажиры собрались на деке, стремясь не пропустить ни одной детали открывающегося вида. Пояснения давал уже представленный читателю почтенный еврей.
— Река здесь течет на запад, — говорил он. — Я помню времена, когда она омывала городскую стену, но поскольку, будучи римскими подданными, мы давно живем в мире, то, как часто бывает в такие времена, условия стала диктовать торговля, и теперь весь берег занят верфями и доками. Там, — говорящий указал на юг, — гора Касия, или, как предпочитают называть ее здесь, гора Оронта, обращенная на севере к своей сестре Амнус, а между ними лежит долина Антиоха. За ней — Черные Горы, откуда Царские Акведуки несут чистейшую воду, чтобы утолить жажду людей и улиц, что не мешает лесам Черногорья оставаться в первобытной дикости и изобиловать зверем и птицей.
— А где озеро? — спросил кто-то из слушателей.
— На севере. Туда можно отправиться на лошади, а еще лучше в лодке, потому что оно соединяется с рекой.
— Роща Дафны! — говорил он третьему. — Она не поддается описанию. Ее создал сам Аполлон от начала до конца. Он предпочитал ее Олимпу. Люди идут туда ради одного взгляда, только одного и уже никогда не возвращаются. У них есть пословица, которая все объясняет: «Лучше быть червем на тутовнике Дафны, чем царским гостем».
— Так ты советуешь держаться подальше от нее?
— Только не я! Иди, если хочешь. Туда идут все: философ-киник, зрелый мужчина, мальчик, женщина, жрец. Я настолько уверен в твоих действиях, что осмелюсь посоветовать: не нанимай жилье в городе — напрасная трата времени, — а отправляйся сразу в селение у рощи. Дорога ведет через сад, орошаемый струями фонтанов. Поклонники бога и его возлюбленной-пенеиды построили город, в портиках, на тропах и в тысячах убежищ которого ты найдешь обычаи и услады, каких не встретишь нигде более… Но посмотри! Вот городская стена, творение Ксерея, мастера крепостей.
Все глаза последовали за указующим пальцем.
— Эта часть была возведена по велению первого из Селевкидов. Три сотни лет превратили ее в одно целое со скалой.
Крепость была достойна похвал. Высокая, мощная стена со многими остроугольными выступами скрывалась из виду далеко на юге.
— Стену венчают четыреста, башен, в каждой из которых — резервуар с водой, — продолжал еврей. — Поглядите! Как ни высока стена, над ней возвышаются две далеких горы, которые могут быть известны вам как перевалы Сульпия. Сооружение на дальней — это крепость, в которой круглый год стоит римский легион. Напротив нее, ближе к нам, — храм Юпитера, а у его подножия, рядом с резиденцией легата — дворец, набитый римскими чиновниками, который, в то же время, может послужить крепостью и отразить натиск толпы.