Двое крайних должны были простреливать фланги - каменное дно было прямым в этих местах и естественной просекой разрезало лес до группы скал слева, там русло сворачивало крутым изгибом, а справа кончалось высоким обрывом.
В лесу было тихо. Володя Маликов лежал на левом фланге, смотрел на ближние буки: слабый ветерок, пробираясь меж ветвями, теребил листья. Неподалеку, в мшистой ложбинке между каменными горбами, застыл Женя Сосновский, недавний студент университета, любитель поэзии, человек застенчивый, добрый и умный. За ним облокотился на плоский обломок, большими грубыми пальцами поглаживал поцарапанный ствол пулемета Степан Панкратов, желчный худой мужик, никогда не соглашавшийся ни с кем и ни с чем, кроме приказов, да и то после неразборчивого ворчания. Рядом с ним Михаил Селиванов покусывал зеленый стебелек. Немногословный и спокойный в жизни, он в бою становился бешеным до безрассудства. Рассказывали, что на его глазах немецкие летчики забросали зажигательными бомбами и расстреляли из пулеметов эшелон с детьми. Правый фланг прикрывал Андрей Гавриленко, человек в отряде новый, но бывалый и прошедший с боями еще гражданскую.
Они лежали молча, неподвижно, каждый думал о своем, все вместе ждали...
Вдруг Сосновский глухо сказал: "Вон они. Идут".
Маликов осторожно поглядел в щель между камнями. Цепь немецких солдат с автоматами поперек груди и небрежно подвернутыми до локтей рукавами жарко, - приближалась к руслу. Они шли неторопливо, не скрываясь, без опаски, словно это была обычная прогулка. За первой цепью показалась вторая, затем - третья, четвертая... Засады, верно, не ждали. Надеялись захватить лагерь врасплох.
Когда первая цепь подошла к обрывчику и солдаты начали спускаться и, прыгая с камня на камень, переходить русло, - засада открыла огонь: мерно заработал пулемет, затрещали трофейные "шмайссеры". Первая цепь была полностью уничтожена. Остальные залегли, открыли ответный огонь. Эхо разносило теперь по оцепеневшему лесу только трескотню очередей, низкий рокот пулемета и яростное взвизгивание рикошетирующих пуль. Затем на стороне немцев раздались резкие команды, и огонь прекратился. Зато появился и стал нарастать новый звук - можно было разобрать, что работает мотор.
– Та-ак. Плохо дело, - процедил Сосновский. - Кажется, бронетранспортер подтянули. Этого только не хватало!
– Ну, держись, ребята! - громко сказал Панкратов. - Сейчас хреново будет!
Вскоре бронетранспортер неуклюже выкатил из редколесья, угловатый, тяжелый, размалеванный серо-зелеными маскировочными пятнами. Описал замысловатую кривую, выбирая удобную позицию, и остановился. Сразу же басовито, с металлическим отзвуком, будто застучали по железной бочке, заработал его пулемет. Пули густо щелкали о камни вокруг, взметая фонтанчики каменной пыли. Маликов, с силой сдавливая голову руками, вжимался лицом в сухой мшистый ворс.
Обстрел длился долго. Немцы патронов не жалели. И вдруг бухнул взрыв, отголосками раскатился по лесу. Пулемет на бронетранспортере замолк. Сосновский сказал сквозь зубы:
– Жаль. Помянем Селиванова. - И почти сразу - зло! - Маликов, что спишь? Обходят!
Маликов поднял голову, вглядываясь, сжал автомат. Переползти русло незамеченным было невозможно. И он увидел среди глыб спину в немецком мундире. Мгновенно нажал спуск. Зазвенели о камень отработанные гильзы. Спина выгнулась и пропала.
В этот момент немцы бросили несколько - одна за другой - гранат. Две из них накрыли пулемет Панкратова, оглушив и осыпав остальных партизан каменной крошкой и пылью. Маликов несколько секунд ничего не соображал. Придя в себя, оглянулся. На месте Панкратова увидел какое-то бесформенное, красно-черное страшное месиво. Белый камень вокруг него был залит кровавыми брызгами. Искореженный пулемет отбросило назад.
Сосновский был жив, он тяжело завозился рядом, чертыхаясь и постанывая. Автомат Гавриленко тоже молчал недолго.
Маликов увидел еще двух немцев, ползущих среди камней, и длинной очередью скосил обоих. Потом заметил, что четверо пробрались все-таки в тыл к ним. Он уложил двоих, а двое поползли к деревьям за спиной партизан. Когда они показались на склоне, Маликов хладнокровно расстрелял и их.
Отбросив опустевший рожок в медную россыпь гильз, он нащупал за поясом другой, вставил его в автомат и дал две очереди. Третья была очень короткой - осечка. Он подергал заклинивший затвор. Все ясно: перекошенная пуля застряла в стволе. Он отшвырнул в сторону автомат, ставший теперь бесполезной железкой. Полежал немного, растерянно озираясь. Где взять оружие? Иначе - конец. У своих взять? Не у кого. Значит, у карателей. И тут он вспомнил, что в тылу, на краю русла, возле деревьев - четверо только что убитых им немцев. Маликов подполз к Сосновскому, сильно дернул за пиджак. Тот на мгновение оглянулся.
– Чего тебе?
– Автомат заело. Я пошел за другим.
– Куда еще?
Маликов махнул рукой в сторону леса позади них.
– Там фрицы валяются. У них и заберу.
Сосновский кивнул.
– Давай! Только быстро! И патронов прихвати.
Маликов пополз, огибая крупные камни, вжимаясь в дерн.
На краю русла, в траве, лежал на животе немец в каске. Его потухшие и остановившиеся глаза безучастно смотрели в никуда. Очередь прошла наискосок через спину. Поодаль в разных позах застыли еще трое.
Маликов, брезгливо морщась, перевернул солдата - тяжелого, вялого - на спину. Стащил с его шеи ремень автомата, закинул автомат за спину себе, забрал запасные рожки. Осталось забрать рожки у остальных трех. Маликов приподнялся на локте и осторожно огляделся.
На противоположном склоне, накренившись, сильно дымил взорванный бронетранспортер. Рядом нелепо скорчился Селиванов. В русле, среди камней, распластался, выронив автомат, Гавриленко. Только Сосновский, прижавшись к валуну, отстреливался метко и коротко.
Вперед немцы не продвинулись. Они как будто и не торопились подавить сопротивление партизанской засады. Они прятались за деревьями, изредка обнаруживая себя беспорядочными очередями. Отсюда, со стороны, это показалось Маликову подозрительным. Немцы явно задумали что-то. Маликов снова поглядел вокруг и вздрогнул. Тотчас лихорадочно заколотилось сердце. Он испуганно напружинился. Слева, вдалеке, у изгиба русла, перебегали по камням крошечные фигурки в ненавистных мундирах. Еще немного, и он с Сосновским окажется в кольце.
Сейчас он был в стороне от боя и воспринимал все совсем по-другому, чем там, среди камней. В перестрелке некогда было думать о чем-либо ином, кроме самого боя. Здесь же, на склоне, можно было расслабиться, дать себе короткую передышку. И тут Маликовым внезапно овладел страх.
Страх, - а вернее, инстинктивное желание выжить, превратившееся в страх, - сокрушая преграды, завладел Маликовым целиком, страх, подгоняемый ощущением близкой, неотвратимой смерти. Ужасная гибель Панкратова стала для Маликова единственной мерой событий. Он полежал, потерянно прижимаясь щекой к упругой, шершавой траве склона; бездумно, расширенными глазами глядел на маленький желтый цветок рядом с сапогами мертвого немца. Ослабевшие руки отказывались поднять его с земли. Казалось, он всем телом ощущает, как каратели приближаются к их позициям с тыла. Страх был уже беспредельным и неуправляемым. Он подавил другие чувства, заполнил все уголки сознания. И Маликову с непреодолимой мучительной силой захотелось во что бы то ни стало вырваться из кольца, отступить от гибельной кручи. Во что бы то ни стало!
Он больше не думал о Сосновском, не думал ни о чем, ему безумно хотелось жить. Жить!
Голову стискивало в висках, до звона заложило уши, расстегнутый воротник давил шею. В голове у Маликова будто что-то сломалось, будто рассыпался какой-то сложный механизм. Раздирая руки и колени, Маликов торопливо пополз вдоль русла, потом, цепляясь за скрывающий его кустарник, полез вверх, к деревьям, а добравшись до них, побежал изо всех сил - только бы подальше от этого места.
Остановился он возле ручья. С удивлением обнаружил, что все еще держит в руках автомат. Прислушался. Стрельбы не было слышно. Куда теперь идти, где прятаться, Маликов не знал. Чувствуя какую-то опустошенность, он медленно побрел вдоль ручья.
Ручей оборвался в нескольких километрах от места боя, в гуще деревьев, под скалой, нелепым мертвым наростом торчащей из травы.
Маликов обошел скалу кругом. Из скрытой колючим жестким кустарником вертикальной трещины в скале, глубокой и довольно широкой - человек вполне мог спрятаться, - била прозрачная тугая струя источника. Радостно стукнуло сердце: эта щель и была сейчас его единственным спасением.
Хлюпая сапогами по воде, в кровь расцарапывая руки о колючки, Маликов продрался сквозь кусты и втиснулся между гранитными стенками в темный грот, в мягкую липучую паутину. С омерзением вытер лицо рукавом.