Он взвел курок, и я бросился на землю. Потом устремился к лестничной клетке. Пуля просвистела у меня над головой, а я все карабкался по ступеням, почти ползком. Он метнулся вслед за мной. Где–то вдалеке открылась дверь. Он повернул голову на звук.
И в эту короткую долю секунды ко мне вернулся голод и принялся терзать мои внутренности. Волчий голод. Голод, заставляющий заглотить целиком весь этот ужас, всю эту ненависть… иссушающая жажда красного, красной плоти, желание пожрать все, что движется, после слишком долгого поста, после воздержания и сожалений — сожалений, что вытерпел чересчур много угроз, и обещаний смерти, и страха, который в меня впрыскивали обжигающими дозами… В общем, я не смог больше сдерживать проснувшийся во мне чудовищный аппетит к жестокости.
И все это в течение той доли секунды, что он замешкался.
Я еще успел закричать, прежде чем бросился на него. Мы упали на пол. Лампочка погасла. Я получил по макушке черепа удар рукояткой, но ничего не почувствовал. Я хочу сожрать его целиком прямо сейчас и, пока он не успел очухаться, выталкиваю его на лестницу. Он катится по ступенькам, я прижимаюсь к нему, револьвер стреляет в воздух рядом с моим ртом, я впиваюсь зубами в его запястье, закрыв глаза, кусаю изо всех сил, он взвывает от боли, выпускает оружие. Но этого мне недостаточно.
Не разжимая зубов, я схватил револьвер и далеко отшвырнул его. Только почувствовав, что мой язык увлажняется от крови, я разжал зубы. Он неловко поднялся, чтобы убежать в темноту, на нижние этажи, но я не могу допустить, чтобы он от меня улизнул. Я нагнал его, нырнув вниз на глубину целого этажа. Пир еще не окончен.
Я его всего искромсал, нарезал ломтиками и настрогал полосками, и не остановился до тех пор, пока на нем еще оставались живые места.
— К столу! — орал я, истекая слюной. — Прошу к столу!
Он еще нашел в себе силы вопить и молить о пощаде. Крики, отбивающие аппетит. Я наконец пришел в себя, почти пресытившись.
— Пощадите! Умоляю! Пощадите!
Эти слова как–то странно прозвучали в моих ушах. Когда он увидел, что я поднимаюсь, все его тело обмякло, как неживое. Его живот конвульсивно вздымался и опадал. Он обрел наконец дар речи.
— Остановитесь… не то я сейчас сдохну… А мне даже не сказали…
— Чего не сказали?
— Что придется иметь дело с психом… вот чего. Там, на улице, я в вас ничего такого не заметил, вот и не поостерегся. Еще, помню, сказал себе: подумаешь, жиголо… одни улыбочки да хорошие манеры… а нарвался… прямо на людоеда какого–то…
Я уселся на ступеньках, пригвожденный к месту любопытством. Что–то от меня ускользает… Я опять попытался собрать в памяти всю эту ненасытную свору, каждый из которых хотел отхватить свой кусок пирога.
— Парини?
— Э?..
— Манджини?
— Не знаю.
— А Сору знаешь?
— Первый раз про эту бабу слышу.
Что–то тут не стыкуется. Как–то все это начинает всерьез затягиваться туманом.
— Это не ты случайно пытался меня укокошить с террасы напротив?
— Метров тридцать — тридцать пять как минимум, ближе нельзя было подобраться… Я вас тогда, как дурак, прошляпил… Теперь вот попытался в упор, да сам подыхаю… Слушайте, а к вам нельзя зайти, бинтика у вас не найдется? И чего–нибудь… дезинфицирующего?
— Тебе платят в лирах или в долларах? Отвечай, паскуда!
— Э… слушайте, может, хватит меня шпынять? Во франках мне платят, во франках! И все теперь на больницу уйдет…
— Ты что, издеваешься надо мной?
— Помилуйте! Спрашивайте что хотите, я все скажу, во всем признаюсь, я даже легавым пойду сдамся, только вы это… не сердитесь!
— Кто тебе заплатил?
— Не знаю. У нас обычно того, на кого горбатишься, в рожу не знаешь. Просто мне передали, что надо, мол, убрать одного итальянчика, который ошивается в кабаке на улице Георга Пятого и у которого завелись шуры–муры с одной порядочной… из самых верхов. Я за ней проследил — она вас забрала из того самого кабака, и вы вместе поехали к ней на квартиру на улице Виктора Гюго. Потом вы вернулись к себе, а я заприметил ту терраску. Начало было неплохое, я и сказал себе: а почему бы не шлепнуть его прямо сейчас, пока он еще тепленький?
— А потом?
— А потом вы куда–то подевались. Ну, я и стал ждать вашего возвращения. Договор–то ведь еще в силе. То есть я хочу сказать… был в силе…
Лампочка на лестничной площадке все время мигает. На этаже ни души. Ни единого звука, ни одного любопытного взгляда. Я бы мог сейчас преспокойно расчленить этого малого и спустить останки в мусоропровод. Никто бы ничего и не заметил.
Как–то все это уже успело выветриться у меня из памяти. А ведь именно из–за этого глушителя я и сбежал из Франции. Я–то думал, что все уже кончено. Пора убираться отсюда. Опять в бега, значит. Засовываю пистолет за пояс. И зачем только я тогда взялся за это письмо?
— Есть у тебя машина?
— Хм… Да… Пятьсот четыре, «кабриолет», синяя. Подойдет?
Мы выходим. Его машина через две улицы от дома.
— Кстати, о контракте. Я со своей стороны его расторгаю и плачу неустойку. Если найдутся другие, которым шкура не дорога, это их дело… Мы куда?
— Ты никуда.
Я протягиваю руку. Он кладет в нее ключи. И не спрашивает, где ему повезет вновь найти свою машину.
Я трогаю и выезжаю на Риволи.
*
Клуб «Up» едва приоткрывает дверь, чтобы впустить мою персону. Меня тут узнают, хозяин мне улыбается.
— Так ти подумаешь, ragazzo? Искатти работта?
— Я хочу видеть мадам Рафаэль. Сию же минуту.
— Calma. Calma, ragazzo. За кого ты себя берешь?
Я хватаю его за галстук и волоку в тот самый закуток, где однажды провел не самую приятную четверть часа. Но с тех пор произошло столько событии. Вытаскиваю свое оружие и прижимаю глушитель к его горлу. Громилы сразу заволновались, но хозяин просит их не двигаться с места. А сам хватается за телефон.
— Куда вы звоните?
— К ней.
— На ту квартиру?
— Нет, домой, к мужу. У нас есть свой код.
Она сама снимает трубку. Хозяин клуба говорит ей одно–единственное слово и нажимает на рычаг.
— Приедет, — сообщает он. — Немного терпения, ragazzo… У нее сейчас неприятности.
— Пусть сначала займется моими.
— А ты не мог бы подождать снаружи? Нет? На клиентов это производит плохое впечатление.
Она явилась спустя четверть часа. Нам освободили утолок в отдалении, наискосок от сцены. Заметно было, что дама не успела приготовиться. Почти без макияжа. Никаких духов. Лишь немного драгоценностей. Я не оставил ей времени притвориться напуганной.
— Кто пытается меня убить?
— О чем вы говорите?
Я уточняю. Она даже не пытается разыграть удивление. Ее глаза выдают тоску и глубокую усталость. Она коротко и нервно затягивается сигаретой, просит принести стаканчик чего–нибудь. Нас настигает голос микрофонного певца.
— Больше это не повторится, клянусь вам, Антонио.
Чувствую, как она мягко ускользает от меня. Словно забывает о моем присутствии ради этого шептуна на сцене.
— Знаете, я и не подозревала, что он все еще любит меня до такой степени.
— Да кто он такой, черт бы его побрал!
Она умолкает. Вид отсутствующий. И двух минут не прошло, а она уже словно испарилась. Несмотря на абсурдность ситуации, я все же соображаю, что не в силах тягаться с душещипательной жалобой молодого итальяшки у микрофона. А тот знай себе тянет: «Тi amo, ti amo, ti amo…» со страстью и пылом.
— Мой муж.
У меня вырывается короткий злой смешок. Скорее от удивления, чем от презрения. Но она уже меня не слушает. Ей не хватает Дарио, и это ощущается во всем — в каждом движении сцепленных рук, в каждой морщинке лица, в каждом взмахе ресниц.
— Он нанял человека, чтобы следить за мной. Давно, уже несколько месяцев назад. Когда мы с вами расстались, я еще об этом не знала, клянусь вам.
Ей принесли еще один стакан. С того места, где мы сидим, певца нельзя увидеть, но она все равно пыталась — тысячу раз.
— Несколько лет тому назад он мне сказал, что, если я ему изменю, он наймет кого–нибудь, чтобы убить моего любовника. Знаете, он так боялся меня потерять…
Я какое–то время сижу дурак дураком, пытаясь понять, что она мне только что сказала. Потом хватаю ее за руку и с силой встряхиваю, чтобы обратить, наконец, на себя ее внимание.
— А я–то тут при чем?..
— Ни при чем… почти. Просто мой муж узнал, что у меня кто–то есть, и сначала даже не пытался мне помешать. Да он и не мог, впрочем. А когда Дарио умер, я ему поклялась, что никогда больше его не обману. Но он, оказывается, не отменил слежку за мной и, когда мы с вами встретились, тут же вообразил, будто я нарушила свое обещание. Поставьте себя на его место… Снова узнать, что я в чьих–то объятиях…
— В чьих объятиях? Опять какого–нибудь итальянчика? Какого–нибудь Дарио?