— Ну, как самочувствие? — В кабинет вошла гинеколог, немолодая улыбчивая женщина, ловко приладила к Машиной руке манжету тонометра.
— Голова болит. — Маша виновато улыбнулась.
— Голова болит потому, что давление у тебя высокое. — Врач не сводила взгляда со стрелки тонометра. — Сто шестьдесят на сто десять, и это после укола. Ну, вот что, красавица, — она успокаивающе погладила Машу по руке, — в больницу тебе надо. И быстренько…
— Я не могу в больницу. — Маша попыталась сесть, в голове тут же что-то взорвалось. Девушка зажмурилась и со стоном опустилась обратно на кушетку.
— Это даже не обсуждается, моя хорошая, — сказала врач с нажимом. — Положение очень серьезное. Тут дело такое — сейчас ты козочкой скачешь, а через мгновение уже в коме лежишь. Вот так-то…
— У меня дома собака…
— А в животе у тебя — ребенок! И в первую очередь ты должна думать о нем. О собаке соседи позаботятся, позвонишь им из больницы. — Врач бросила быстрый взгляд, на наручные часы, сказала успокаивающе: — «Скорая» вот-вот приедет, ты не волнуйся.
Маша лежала одна в полутемной палате. Сквозь щель в неплотно задернутых шторах просачивался мутный свет.
— Темнота нужна, чтобы не спровоцировать повторный приступ, — объяснила молоденькая медсестра, плотнее задергивая шторы.
Маша устало прикрыла глаза, свободной от капельницы рукой погладила себя по животу. Ребенок вел себя беспокойно: пинался и без конца ворочался.
— Брыкается? — спросила медсестра.
— Брыкается.
— Что ж ты хочешь? Тебе плохо, и ему плохо…
— А что с нами будут делать? — отважилась спросить Маша.
— Сохранять вас будут, давление держать.
— А если не получится?
— Да получится все, что за мысли?!
— А все-таки…
— Ну, если не получится, придется тебе рожать по-быстрому.
— Еще рано ведь! — всполошилась Маша. — Срок не подошел.
— Рано — не рано, это не нам с тобой решать, на это у нас врачи имеются. — Медсестра проверила капельницу и, аккуратно притворив за собой дверь, вышла из палаты.
К вечеру Маше стало лучше, но вставать ей все равно строго-настрого запретили. Пришлось просить все ту же медсестру, чтобы позвонила соседям, пристроила беспризорного Тайсона.
К обеду следующего дня в палате у Маши появилась соседка, высокая брюнетка, невероятно красивая, даже несмотря на болезненную бледность и огромный живот. Соседку звали Ликой. Они как-то сразу сблизились. Может, оттого, что они были одного возраста и у них обеих оказались схожие диагнозы.
В отличие от Маши, Лика не являлась одинокой. У нее был муж, собственный дом за городом, спокойная и сытая жизнь. Маша стеснялась спросить, почему соседку не навещает муж и почему она, такая обеспеченная, вместо того чтобы обратиться в частную клинику, выбрала обычный роддом.
Лика сама ответила на ее невысказанные вопросы: муж в командировке за границей, а частным клиникам она не доверяет, и вообще слишком скучно лежать в одиночестве в VIP-палате, когда можно пообщаться с нормальными людьми.
Схватки у Лики начались вечером, а ближе к полуночи ее забрали в родзал. Маше не спалось. Она бесцельно бродила по пустой палате, вглядывалась в черный прямоугольник окна, беспокоилась. У Лики было такое лицо… Все боятся родов — это нормально, но в Ликиных глазах стоял не просто страх, а какая-то обреченность.
Маша вышла в коридор, прислушалась — отголоски, женский крик… Лика?..
Сердце вдруг болезненно сжалось, перед глазами поплыл серый туман. Пошатываясь, придерживаясь за стены, Маша побрела по коридору. Она потеряла сознание, не дойдя нескольких шагов до сестринского поста…
— …Как тебя зовут? — Настойчивый мужской голос прорывался в ее безмятежное забытье, не давал покоя, заставлял жить.
— Маша…
— Фамилия?
— Литвинова…
— Сколько тебе лет?
— Двадцать три…
— Сколько видишь пальцев?
Она с трудом приподняла налитые свинцом веки — все тот же серый туман, только не однородный, а рваный. В прорехах тумана что-то маячило…
— Ну, Маша Литвинова, сколько пальцев? — снова спросил голос.
Она попыталась сосредоточиться.
— Три… Нет, четыре!
— Правильно — четыре.
— Что со мной? — Язык был сухим и таким большим, что, казалось, с трудом помещался во рту.
— Теперь уже ничего страшного. — Над ней склонился мужчина в синей хирургической шапочке и с болтающейся под подбородком стерильной маской. — Сделали мы тебе, Маша Литвинова, экстренное кесарево сечение.
Она прикрыла глаза. В мозгу занозой засела какая-то мысль, очень важная мысль… Если бы не туман… Ей обязательно нужно о чем-то спросить этого мужчину…
— Поздравляю, у тебя сын! — В поле зрения появилась та самая, уже знакомая медсестра. — Три семьсот, сорок девять сантиметров. Настоящий богатырь!
— Покажите! — Туман засветился золотым…
— Ишь, шустрая какая! Покажем, только попозже. Сейчас отдыхай, а утром принесут тебе твоего пацана.
Она думала, что никогда и ни за что не уснет. Теперь у нее есть сын, и она будет думать о нем до самого утра, до тех пор, пока не увидит. Какие у него глазки? Какие волосики? Какие ручки?
Она уснула. Золотистый туман растворился в умиротворяющей темноте.
Это было настоящее чудо! Дрожащими руками Маша прижимала к груди крошечный сверток. Малыш не плакал, только забавно гримасничал. Маше казалось, что он ей улыбается.
Их первое свидание было коротким.
— Все, мамка отдыхает, ребенок спит! — Крупная круглолицая медсестра забрала малыша, положила на смешную, похожую на сервировочный столик, тележку. — Молоко-то хоть есть?
Маша покачала головой.
— Ну, ничего! Ты молодая, здоровая — все будет!
— Скажите, — Маша погладила сына по щечке, — а моя соседка уже родила?
Медсестра нахмурилась.
— Родила.
— И как они с ребенком?
— Роженица хорошо, а ребеночек умер… Уж как наши врачи ни старались, а не спасли…
Не спасли… Маша вцепилась в край тележки, не в силах расстаться с сыном.
— Спокойно, мамаша, — беззлобно проворчала медсестра, откатывая от Машиной кровати тележку с ребенком. — Тебе волноваться нельзя. Молоко совсем пропадет. Вон о нем думай, — она посмотрела на младенца. — Всех не оплачешь.
Да, всех не оплачешь, но за те несколько дней, что Маша провела с Ликой, они как-то вдруг стали «нечужими»…
Они встретились на следующий день. Лика пришла к ней сама. Без своего огромного живота она казалась непривычно худой. Маша заревела первой. Лика села рядом, уткнулась лбом ей в плечо.
— Не плачь, Маш, — сказала сдавленным шепотом. — Я не плачу, и ты тоже не плачь.
— Не буду, — Маша погладила ее по голове, тихо всхлипнула.
Они сидели обнявшись. Маша ни о чем не спрашивала, Лика ни о чем не рассказывала. Привезли сына на кормление. Маша с виноватой улыбкой взяла ребенка на руки. Даже сейчас, когда у подруги случилась трагедия, она чувствовала себя безмерно счастливой. Чувствовала и винила себя за неспособность проникнуться чужим горем.
— Чудесный малыш. — Лика перестала плакать, погладила ребенка по крошечной ладошке. — Можно мне его подержать? — спросила с робкой улыбкой. — Пожалуйста, чуть-чуть…
Сердце кольнуло. Ревность?! Маше не хотелось расставаться с сыном, не хотелось отдавать его в чужие руки, даже Ликины…
— Прости. — Наверное, Лика все поняла.
Маше стало стыдно.
— Конечно, можно. — Она протянула подруге ребенка.
— Такой маленький, такой славный. — Лика прижала малыша к груди, рукавом больничного халата вытерла навернувшиеся слезы. — Как ты его назовешь?
— Иваном.
— Иван. Красивое имя. Мне очень нравится. Привет, Ванюша!
Малыш поморщился и заревел.
— Кушать хочет. — Маша взяла сына на руки, расстегнула халат.
Ванька тут же замолчал, сосредоточенно зачмокал.
— Молока мало, — пожаловалась она.
— А у меня наоборот, — Лика улыбнулась. Улыбка получилась такой грустной, что у Маши защемило сердце. — Ребенка нет, а молоко есть. Несправедливо, правда?
Маша не знала, что ответить. Да, несправедливо, да, горько и страшно. И господи, какое счастье, что ее ребенок жив!
— Знаешь, Лика, — Маша накрыла ладонь подруги своей ладонью, — ты хорошая. Нет, ты замечательная. Может, рано об этом говорить, но если вдруг ты захочешь… — Она замолчала, подбирая правильные слова. — У Ваньки есть только я и теперь вот ты. И если ты захочешь стать его крестной…
— Я захочу! — Лика улыбалась сквозь слезы. — Ты даже представить себе не можешь, как мне этого хочется!
Они снова расплакались. Через мгновение к ним присоединился Ванька.
Лику выписали раньше. В день выписки Маша впервые увидела ее мужа. Высокий, импозантный мужчина чуть за сорок. Дорогой костюм, дорогой парфюм, стильная стрижка, очки без оправы, в руках огромный, совершенно неуместный букет роз. Мужчина холодно кивнул Маше, обнял жену за плечи: