— Что? ...
— Укажите путь следования, господин гауптман.
— Да, да.... Вперед гефрайтер, — Ольбрихт указал в сторону поселка, выбросил сломанный прут.
Через пять минут подъехал "Кубельваген". Адъютант выскочил и открыл ему дверь.
— Где унтер-фельдфебель Ланке?— бросил Ольбрихт.
— Ему оказана помощь,господин гауптман. Он в бронеавтомобиле.
— Хорошо Риккерт, садимся. Брайнер, поехали.
Не успели тронуться, как в поселке началась стрельба. Вначале раздался одиночный выстрел, затем зашелестел пулемет. Ему вдогонку несколько винтовочных выстрелов и все стихло.
Вездеход остановился. Ольбрихт три раза махнул вперед поднятой правой рукой следовавшему за ними бронеавтомобилю, а за тем на незначительном расстоянии от него проследовал к месту короткого боя.
Вскоре все прояснилось. Командиру разведбатальона пришлось лично вмешаться в разбирательство происшествия. Он один среди своих подчиненных знал русский, а с недавнего времени и английский языки.
Когда Ольбрихт подъехал к эскорту, то увидел среди своих солдат несколько русских полицейских. Один из них был тяжело ранен и стонал. Он лежал на земле, держась за левый бок. Рука полицейского была в крови, лицо бледное, испуганное. Второй полицейский, видимо главный, крепко держал за руку светловолосого мальчика — подростка лет двенадцати, измазанного в сажу и грязь. Мальчик выворачивался, пытаясь убежать. Полицейский что-то резко и страстно объяснял командиру взвода.
— Всем молчать! — громко приказал Ольбрихт и, когда наступила тишина, обратился к командиру взвода: — Что произошло, штабс-фельдфебель Шток?
— Партизана поймали, господин гауптман.
— Партизана? Это что, он?— капитан удивленно указал пальцем на мальчика.
— Да, господин гауптман.
— Кто стрелял? Где карабин?
— Стрелял гросфатер мальчика. Он убит, лежит за печной трубой.
Ольбрихт осмотрелся кругом и ужаснулся видом спаленного поселка. Все деревянные строения были сожжены. Кое где еще стелился дым от тлевших головешек. По обе стороны проселочной дороги среди пепелищ, как седые воины, скорбно и одиноко стояли печные трубы. Смрад и пепел разносился порывами ветра во все стороны. Стояла мертвая и необыкновенно гнетущая тишина. Изредка кричало воронье, радостно ковыряясь в остывшей золе.
Ольбрихт сурово посмотрел на полицейских. Он знал, это их рук дело.
— Что сделал плохого этот мальчик? — капитан требовательно с акцентом по-русски обратился к полицейскому.
Главный полицейский закрутился как уж на сковородке, но руку мальчика не отпустил.
— Так он... юде, пан офицер.
— Юде?— Ольбрихт взял мальчика за подбородок и внимательно всмотрелся в лицо. Русоволосое, в веснушках, грязное, заплаканное лицо малолетки выражало протест и жалость, было явно славянской внешности. Мальчик вспыхнул от радости, поняв, что немец не злой и говорит по-руски. Он запинаясь стал ему жаловаться:
— Дедушка не стрелял бы в этих гадов. Они мамку насильничали, а потом убили.... Они мамку убили.... Сестричку то же насильничали, — мальчик зашмыгал носом, но через мгновение с ненавистью посмотрел на полицейского и крикнул:— Я все равно убью этих гадов!— и сильно дернув руку, вырвался. Но тут же был перехвачен другим полицейским.
Ольбрихт оторопел от услышанного признания малолетнего ребенка. Он понял что произошло. Руки в перчатках моментально напряглись. Он, не думая о последствиях спонтанно принятого решения, хотел, было, боксерским ударом "Хук справа" отправить полицейского главаря в нокаут. Но, неожиданно для себя, резко оттолкнулся левой ногой от земли и с разворотом тела на 180 градусов, словно из мортиры выбросил правую ногу по диагонали вверх, с одновременным выдохом "Ха!". Раздался ужасный хруст перебитой челюсти. Полицейский главарь с диким воем, пролетев несколько метров, грузно опустился на землю.
— Учись, капитан, пока я с тобой!— молнией пронеслась чужая мысль в голове Ольбрихта.
Рядом стоящие полицейские, от удивления замерли, открыв рты, но через несколько секунд схватились за карабины и сразу их опустили. На них в упор смотрели стволы двух "шмайсеров" командира взвода и водителя Брайнера. Те без промедления среагировали на инцидент и клацнули затворами автоматов. К спинам полицейских подкатил, урча "Цундап". Пулеметчик резко крикнул: — Стой! Руки вверх!
Ольбрихт был в бешенстве. Он понял, что проявил несдержанность, да еще в каком виде? Так нельзя было поступать. Но услышанные признания от ребенка его поразили:
-Полицейские свиньи! — крикнул он в сторону полицейских, не отреагировав на внутренний голос, который похвалил его за прекрасную физическую форму. — Сброд бандитов и насильников,— не унимался Франц, — именно за таких вояк.... Ты понимаешь, Карл,— он уже обратился к подошедшему адъютанту, который еще не понял причину взрыва своего командира.— Они мало того что сожгли дом этого мальчика, так еще изнасиловали мать и сестру. Как можно такое допускать? Именно за таких вояк, Карл крестьяне пошли в лес, в партизаны. Мы же принесли им просвещение. Дали землю. Разрешили свободную торговлю в зонах оккупации. А эти свиньи все гадят.
-Не ври сам себе, Франц,— вдруг вновь заговорил внутренний голос. — Крестьяне подались в лес потому, что видели в вас захватчиков, поработителей. Уничтожение славянских народов — было главным звеном в военой доктрине Гитлера.Что и делали карательные части. Да и Вермахт при отступлении не отставал от них. Не заблуждайся, радетель ты мой, правдоруб.
-Успокойтесь, господин гауптман,— поняв, в чем дело, без гнева высказался обер-лейтенант Риккерт.— Это же бандиты, полицейское отребье. Вы вляпались в дерьмо, господин гауптман. Поехали. Не обращайте внимание. В конце концов, эту грязную работу, как подготовка прифронтовой зоны мы делаем их руками. Они делали свое дело, господин гауптман. Кроме того, ими руководят жандармерия и гестапо. Можете доложить по команде. Но лучше сделайте глоток коньяка. Возьмите фляжку. Я приберег ее к подобному случаю. Успокойтесь.
— Что вы сказали, Рикрет? -Франц растеряно посмотрел на адъютанта.
;— Я сказал, успокойтесь, господин гауптман.Сделайте глоток коньяку.
Ольбрихт взял фляжку и порывисто сделал несколько глотков коньяка.
— Спасибо, Риккерт. Наверное, вы правы. Идет война! Но какие свиньи. Изнасиловать мать и девочку. Узнайте Риккерт номер полицейского участка и запишите их документы.
— Слушаюсь, господин гауптман.
Чуть погодя, взяв себя в руки, Ольбрихт подозвал Брайнера и приказал подвести мальчика. Сам уселся уцелевшую от пожара деревянную скамейку.
— Как тебя зовут, мальчик?— обратился он к ребенку, когда его подвели.
— Вася.
— Вася... Красивое имя. Где ты будешь жить, Вася?
— Не знаю,— мальчик потер нос усыпанный веснушками. — Пойду в Бобруйск. Там тетка живет.
— Прекрасно. Будешь жить у тетки.
Брайнер! Принеси из машины галеты и угости мальчика.
Пойдем со мной Вася,— Ольбрихт поднялся и подошел с мальчиком к полицейским. Те стояли у телег и не решались без команды грозного немецкого капитана уезжать . Да и пулемет мотоцикла продолжал держать их под прицелом. Здесь находился и адъютант.
-Господин гауптман, место дислокации полицейского участка Любоничи. Фамилия старшего отряда Яцевич. Вот его документ.
-Хорошо, Карл. Подведите ко мне этого мародера.
Этого мальчика вы отвезете в Бобруйск к тетке, — глядя в глаза полицейского начал говорить Ольбрихт, когда того подвели.— Если с ним что случится, я гауптман Ольбрихт вас повешу за потроха. Вы поняли мой приказ, пан Яцевич?
— Полицейский опустил голову, держась рукой за сильно распухшую челюсть, из которой струилась кровь.
— Хорошо, а теперь убирайтесь!
— Вперед, малец! — нечленораздельно, с явным трудом, проронил полицейский, толкнув Васю к телеге. — Доставим тебя с почестями.
Мальчик странно посмотрел на немецкого офицера, не поняв, что все это означает. Тем не менее, сжав галеты рукой, нехотя удалился, все время, оглядываясь в его сторону.
Ольбрихт бросил в сторону Васи подбадривающий, прощальный взгляд, а за тем громко и властно приказал: — К машинам!
Когда немцы скрылись за поворотом, главарь отряда схватил за грудки малолетку и, уже немного оправившись от удара, зло прорычал:
— Ты думаешь, я в штаны наложил, глядя на этого фрица? Ошибаешься малец. Не на того нарвались. Их власть сейчас кончилась, они уехали. Теперь я власть.
— Оставь его, Михась. Поехали. Сам дойдет.
— Чтобы я этого жидка оставил в живых? Да я что дурак?
Он же нас всех заложит "краснозадым".
— Отпустите меня, пан полицейский. Я никому про вас не скажу,— стал жалобно ныть мальчик.
— Я вам "большакам" не верю! Ты слышишь, малец не верю. Вы горазды, брехать, как и твой батька и дед. "Колхознички", вашу мать.