Давно, давно задумал это пан! В иных местах, где черкасы посговорчивее, все села давно записаны за такими, как пан Станислав. Только сосед нам попался больно непонятливый. Два раза пан Мацапура с сотником валковским говорил, предлагал села да поселян делить. Но вот уперся пан Логин, не захотел "вольности" рушить, словно гетьман Зиновий до сих пор в Чигирине правит. Уперся - на свою беду. Теперь он далеко, а мы здесь, и никто не остановит наших шабель!
Впрочем, села да хлопы - это забота пана Станислава. Мне нужно другое. Совсем другое!
Михал, мой десятник, предложил ехать напрямую, через Минковку и Копинцы, но я все же поостерегся. Минковка рядом с Валками, а встречаться слишком рано с панной Яриной и ее сиволапым воинством ни к чему. И не потому, что мы их боимся. Всему свое время. Сначала алеф, затем - бейт…
Впрочем, дорог много, а хлопцы не зря что ни день учатся выездке. И кони хороши! За каждого не золотом плачено - кровью.
Не скуп мой пан!
Позади - поле, заснеженное, голое; впереди холм, а за ним уже - Гонтов Яр. Проселками ехать трудно, зато никто не заметит, не предупредит селюков.
…В первые годы, после того как спала багровая пелена с глаз, я усомнился. Те, ради которых я воззвал к Святому, благословен Он, уже мертвы, и моя шабля упилась их грязной кровью. Не съеден ли мой хлеб, хлеб Мести? Ведь глупые посполитые в глухих селах даже не слыхали об Умани и о кровавом псе Зализняке!
Да, я усомнился. Усомнился, а потом понял.
Виноваты!
Они все виноваты - сыновья, внуки и правнуки убийц. Тех, кто истреблял мой народ. А их дети? Неужто они вырастут без греха? Нет, мой путь не кончен! Всех! Всех до седьмого колена, как и велит Закон!
Тем более, времени осталось мало.
Они уже встретились - Смерть, Двойник и Пленник.
Песчинки падают, и я не стану колебаться. Верно говорил Иешуа бен-Пандира: эти галилеяне не грешнее всех прочих, но и они погибнут - если не покаются. Но они не каются, значит, и мне не о чем жалеть!
- Пан сотник! Пан сотник! Куда теперь?
Ах, да! Приехали! Вот он, Гонтов Яр!
Нужную хату нашли сразу - почти в самом центре, неподалеку от церкви. Я даже не стал смотреть на рисунок, сделанный Гринем Чумаком. Вот она - обычная хата, на соломенной стрехе лежит снег, окошки заиндевели…
Хата обычная, да возле нее не по вечернему людно. С темнотой, как водится, посполитые прячутся и двери запирают - от лихих людей да от собственных страхов. Сегодня же на улице толпа. Сани, еще одни, в густых лошадиных гривах - пестрые ленты. Двери открыты, возле них дружки…
Значит, все верно - свадьба!
- С коней!
Я оглянулся - сердюки привычно перекрывали улицу, Михал расставлял хлопцев вокруг хаты. Нападать на нас некому, но и ворон ловить нельзя. Мало ли? А вдруг мой чувствительный пан Григорий в последний миг душу решил спасти и послал гонца к панне Ярине? Ничего, пусть! Рушницы наготове, да и шабли под рукой…
- Михал! Ждать здесь, никого не подпускать!
Я поправил шапку, стряхнул снег с плеча. Все-таки на свадьбу идем!
- Первый десяток - со мной!
Те, что толпились у дверей, сразу догадались - отбежали в сторону, пытаясь спрятаться в промозглой ночной темноте. Я усмехнулся - пусть! Кто-то должен остаться, чтобы поведать остальным…
Я обернулся, махнул рукой:
- Всех, кто выскочит - рубить в пень! И найдите соломы…
- А девки, пан сотник? - послышался чей-то обиженный голос.
Вэй, кому что, а курци просо! Конечно, хлопцы рады развлечься, но задерживаться нельзя. Того и гляди, иные гости на свадьбу пожалуют.
- С собой захватим, - решил я. - Все одно привал делать. Михал, отберешь двух, посмазливей, для пана.
- Ну, это как водится!
Итак, сегодня в замке у моего славного пана будут новые гостьи. А заодно Гринь Чумак порадуется. Тоже доброе дело!
Я вынул шаблю и шагнул на порог. В лицу пахнуло теплом и запахом браги. На миг стало не по себе. Какими бы ни были те, что сейчас погибнут, они все-таки люди, созданья Б-жьи! И свадьба - Б-жье дело!
Но тут вспомнилось.
Нет, не вспомнилось!
Я никогда этого не забывал!
Никогда!
…Рахиль, старшая сестра, высокая, черноглазая, первая красавица в семье. У нее тоже должна была быть свадьба - всего через неделю. И жених славный - Лев Акаем, отцов ученик. Добрый парень, он как раз из Кракова вернулся, хотел стать меламедом в нашем хедере.
Его зарубили на глазах у сестры. А ее насиловали - долго, целой толпой. Сначала она кричала, потом затихла…
Я поправил шапку и горько усмехнулся.
Горе вам, дщери Вавилонские!
* * *
Девка плясала на снегу - голая, в одном венке с яркими лентами. На шее звенело монисто с тяжелыми дукатами, босые ноги проваливались в снег.
- Давай, давай, сучонка! Пока пляшешь - жива будешь!
Хлопцы разошлись не на шутку. Кто-то свистел в такт, кто-то об заклад бился - долго ли еще пропляшет. Остальные ее подруги лежали рядом - нагие, бесстыдно раскинув ноги. Им уже не плясать.
Я отвернулся. Иногда самому становится тошно. Но делать нечего - вырастил волков. В ушах до сих пор стоял вой, отчаянный вой сгоравших заживо. И дух - знакомый дух горящей плоти.
- Жги, жги, стерва! Пан сотник, может, с собой возьмем? Крепкая, одной на всех хватит!
Я не удержался - обернулся. Девка (кажется, подруга невесты, не упомню уже) не кричала, не выла - тоненько повизгивала. В глазах не было ничего - даже страха. Но она продолжала плясать, истово, не останавливаясь ни на миг. Да, жажда жизни сильнее всего - боли, страха, стыда. Даже сейчас, избитая, опозоренная, она все еще хочет жить…
А красивая девка!
Жалко?
Нет, не жалко. И брать с собой ее нельзя. Пану она - такая - уже не нужна, в маетке посторонним не место.
Ну что ж… Кони отдохнули, пора и домой. Но сначала…
- Михал!
Хлопец подбежал, широко ухмыляясь. В руке звенело монисто - такое же, как на девке, с тяжелыми старинными дукатами.
- Пан сотник?
- Невесту сюда! Оксану!
- Гы!
- И не "гы!" - оборвал я. - Обходиться вежливо! Понял?
Михал почесал затылок, но спорить, ясное дело, не стал.
- А вы, хлопцы, собирайтесь! И эту… Побыстрее!
Девка словно догадалась - пошатнулась, упала в снег, с трудом приподняла голову. Крик - хриплый, страшный.
- Пан сотник! А может, отпустим? Пусть бегит! Доберется - ее счастье!
Доберется! Десять верст - голой, по морозу!
- Быстрее! - повторил я, и, не оглядываясь, пошел к лошадям. В уши вновь ударил крик - ударил, оборвался.
Все!
Отплясала!
У лошадей скучал постовой, не иначе, проклиная свой удел; неподалеку кулями лежали связанные гостьи. Эти еще попляшут в замке, жаль, мы не увидим…
- Вот она, пан сотник!
Тогда, в хате, я не успел толком рассмотреть невесту. До того ли было? Теперь… Теперь смотреть на нее не хотелось. Девка как девка, только на голове не венок - очипок с завязанной лентой. Как раз завязывали, когда мы вошли.
- Ты Оксана? Невеста Гриня Кириченко?
Она не ответила. В глазах была пустота - такая же, как у той девки.
- Сомлела она, пан сотник!
Я пригляделся. Не сомлела - хуже. Ее вытащили из хаты прежде, чем мы взялись за шабли, но и того, что она видела, хватило.
- Да ничего, пан сотник! Чумак не в обиде будет!
Михал вновь ухмылялся. И вправду, забава - невесту из-под венца увезти! Невесту увезти, жениха под потолком на собственном кушаке подвесить…
Белые губы шевельнулись, в глазах промелькнуло что-то осмысленное, ясное.
- Ироды! Ироды…
Ее разум уходил - в темную глубину, в пропасть, откуда нет возврата. Да, не порадуется Гринь! И она не простит. Ведь там, в хате, вся ее родня осталась!…
- Отойдите! Все! На двадцать шагов! Живо!
Хлопцы удивленно переглянулись, Михал хмыкнул. Нетерпеливо заржали кони - застоялись, пора ехать…
Я подождал, прикрыл веки.
Прочь, Тени!
Теперь перед глазами была белизна и неясный размытый силуэт с темным пятном возле сердца.
Ее душа - и ее безумие.
Страх можно прогнать, но это не страх, это хуже. Значит, обычные средства не годятся. Остается одно - Имя Тосефет, Великое Добавление. Клочья чужой души прогонят безумие, станут частью ее самой…
Да, станут. И больше не будет Оксаны, чумаковой невесты. Будет кто-то другой… и Оксана.
Теперь - не спутать, правильно подобрать слова. Когда-то раввин Лев из Праги пошутил: наклеил бумажку с Именем на обычную глиняную кадку - и получил голема. И мой хозяин тоже пошутил - сотворил пана Пшеключицкого. До сих пор не знаю, из чего - из кадки, из бревна или из свежего трупа. Удобно - за креслом стоит и золота не просит!
Пора!
Слова проступали на белизне - угловатые черные буквы. Справа налево, одна за другой. Чернота исчезала, сменяясь серостью. Словно кокон охватывал душу.