– На Бродвей сегодня идем?
– Отстань! Вечером позвонишь!
– Ладно! – гудки разъединенной линии.
15 мая вечером было солнечно, воздух был неподвижен, и часам к восьми вечера на Бродвее было не протолкнуться.
И когда мы расчехляли инструменты, я увидел Рукавишникову – она впервые открыто проявила свой интерес, стояла в первом ряду вместе со всеми «моими»: Вовкой Чернявским, Бобровым, Карасевой, Нелькой, Надькой, Сашкой, Гриней Каминским. Возле Варвары тут же оказался Миута, он стоял между ней и своей Нелькой и успевал что-то нашептывать и одной, и второй…
Я ударил по струнам, и «пошел» по ним «восьмеркой», Моцарт подхватил, девчонки встряхнули маракасы.
«Жил в Одессе славный паренек,
Ездил он в Херсон за голубями», – пел я.
«И вдали мелькал его челнок,
– Его челнок! – хором изобразили эхо Моцарт и Бульдозер, и я повел мелодию дальше.
«С белыми, как чайка, парусами…»
Паренек оказался вором, прокурор – негодяем, ну, и так далее.
Песню хорошо знали боговещенские пацаны и подпевали хором.
Размявшись таким образом, я объявил: Сергей Есенин! «Гори звезда моя, не падай!»
Это была серьезная и сложная вещь, поэтому девочки отложили маракасы и стали перед скамейкой, подняв над головой руки.
Моцарт задал тональность, Борька провел медиатором по струнам, и без остановки начал вступление.
Когда я запел, я смотрел в голубые широко открытые глаза Варьки и думал – как же я тебя люблю!
Ведь Рукавишникова, как обычно, была так хороша! В легком коротком платьице, подчеркиващем все достоинства ее фигуры и красоту стройных ног, с косой на плече, и, конечно, яркой косынкой на шее.
Впрочем, сегодня и другие наши девочки были одеты по-летнему и ни в чем не уступали Варваре.
Со слова «журавлей» мой голос пошел вверх, пока не набрал силу на строчках: «Погаснет ласковое пламя и сердце превратится в прах…»
Я пел «на пределе», высоко «задирая» вверх, а две последние строки второй раз мы спели с эффектом «эха», причем девочки не меняли последовательность движений, плавно изгибаясь в такт печальной мелодии и водили руками над головой…
«Как любит пьяница кабак» я почти выкрикивал, а вот при повторе мы спели завершающие строфы с теплом, и не очень громко.
Завершил песню длинным протяженным аккордом баяна Моцарт.
А потом были несколько секунд тишины, и аплодисменты, и девчонок все теребили, а они смеялись и отбивались, а Надька из-за глубины чувств подскочила и поцеловала меня в щеку, а Рукавишникова – нет, она на Надьку обиделась…
И мы запели на два голоса «Черного ворона»:
Припев я исполнял один, а далее в дело вновь включался Моцарт.
Мы спели еще несколько песен, а потом я объявил:
– «Дорогая женщина»! Стихи написаны вчера, песня посвящается одной из тех, кто сейчас стоит здесь, перед нами!
Мои партнеры запереглядывались в недоумении, девчонки на всякий случай взяли маракасы.
И не ошиблись – я на гитаре «забил восьмерку», и Галка с с Валей, стоя на месте, стали в такт потряхивать маракасами:
Тут сзади вдруг в гитарный бой вплелся чистый звук кларнета – как потом я понял, к нам присоединился Берик – он принес кларнет с собой, достал его из футляра и немедля ни минуты, включился в дело.
Хлопали мне сдержанно, но это и понятно – песенка была так себе, исполнена под примитивный гитарный бой, и даже девочки и Берик не могли сделать высокохудожественным то, что им не было изначально.
А Нелька подошла и шепнула:
– Монасюк, ты что, стихи писать начал?
А Надька опять хотела чмокнуть меня, но Миута поймал ее за руку и помешал.
А Рукавишникова, услышав, что ей посвятили песню, вздернула нос кверху и фыркнула.
И в этот момент со стороны Центральной свернула и пошла в нашу сторону группа молодежи из КСК – во главе ее шла Тамара Грунская.
Когда они подошли, на некоторое время в толпе зашумели. Ребята здоровались друг с другом, девчонки обнимались – мы ведь хорошо знали друг друга – «райцентровские» и «кэсэкавские».
А наш ВИА в это время пел «Сиреневый туман».
И тут я объявил «гвоздь» сегодняшнего вечера – романс «Почти устал». Мы не пели его до этого.
Негромким перебором струн начал вступление Бульдозер. Только после второй строфы романса мелодию протяженными баянными аккордами «повел» Моцарт.
Трудность исполнения была в том, что нужно было переходить от октавы – на следующую, причем то вверх, то, наоборот, спускаться на октаву вниз.
Но со стороны это слушалось потрясающе. Вообще русские романсы 19-го века все были полны грусти, души и какой-то прямо-таки неземной либо любви, либо любовной боли…
С этого куплета я запел в полный голос. А ребята вплетались в мелодический рисунок, вовсю используя голосовой эффект «эха».
И вновь я пою негромким, усталым голосом, подчеркивая тем самым смысл текста, неизбывную тоску и безысходность положения героя.
После завершающих романс звуков баяна и гитары наступила тишина.
Я видел удивленные лица друзей, слушателей, радость в улыбке Варвары и широко открытые глаза Грунской.
И объявил завершающую сегодняшний концерт песню: «Трамвай последний…», на стихи Сергея Есенина.
Ну, а чего? Даже товарищ Астраханцев в курсе, что это из наследия великого поэта, так что…
Когда мы собирались, были лишь поздние сумерки и до ночи – далеко, и поэтому расходиться никто не спешил. Одноклассники обступили нас, пошли разговоры об экзаменах, а я взглядом пытался найти Рукавишникову, но не находил.
«Опять взбрыкнула! – подумал я. – Хочет, чтобы за ней побегали!». И тут услышал негромкое:
– Толя! Можно с тобой поговорить?
Я повернул голову. Это была Грунская.
– Давай поговорим, – ответил я.
– Пройдемся? Не в толпе же!
– Пошли.
Мы неторопливо шли среди других в сторону Центральной. Гитару я оставил Гемаюну, так что шел налегке, засунув руки в карманы брюк.