Этим людям было свойственна ненависть по отношению к людям старой барской культуры, которое в момент торжества перешло в чувство мести. Этим многое психологически объясняется. Народ в прошлом чувствовал неправду социального строя, основанную на угнетении и эксплуатации трудящихся, но он кротко и смиренно, по христиански, нес свою страдальческую долю. Но наступил час, когда он не пожелал больше терпеть, и весь строй души народной перевернулся. Кротость и смирение перешло в свирепость и разъяренность. Ленин не мог бы осуществить своего плана революции и захвата власти без переворота в душе народа. Переворот был настолько, что народ живший иррациональными верованиями и покорный иррациональной судьбе, вдруг почти помешался на рационализации всей жизни, поверил в возможность рационализации без религиозных и духовный верований, поверил в машину вместо Бога. В чем-то революция был судом над историческим христианством, над христианами, над изменой христианским заветам, над искажением христианства. Русская революция возможна была только как аграрная революция, которая опиралась прежде всего на недовольство крестьян и на старую ненависть их к дворянам-помещикам и чиновникам. В русском крестьянстве еще не исчезли воспоминания об ужасах крепостного права, об унижении человеческого достоинства крестьян. Крестьяне готовы были мстить за своих дедов и прадедов. Мир господствующих классов, преимущественно дворянства, их культура, их нравы, их внешний облик, даже их язык, был совершенно чужд народу.
Русская коммунистическая революция в значительной степени была определена войной. Если бы не было войны, то в России революция все-таки, в конце концов, была бы, но вероятно позже и была бы иной. Неудачная война создала наиболее благоприятные условия для победы большевиков. К тому времени противоположения и расколы достигли в России максимального напряжения. Но только атмосфера войны создала у нас тип большевика-победителя и завоевателя. Методы войны были перенесены внутрь страны. И революция родилась от несчастья, несчастья разлагающей войны, а не от творческого избытка. Нет ничего ужаснее разлагающей войны, разлагающейся армии, притом колоссальной, многомиллионной армии. Разложение войны и армии создает хаос и анархию. Старая власть потеряла всякий нравственный авторитет. В нее до войны не верили, а во время войны авторитет ее полностью умер. И первая февральская революция была во многом организована власть предержащими, или стоящими рядом с ней. Новое либерально-демократическое правительство, которое пришло после февральского переворота, провозгласило отвлеченные гуманные принципы, отвлеченные начала права, в которых не было никакой организующей силы. Принципы демократии годны только для мирной жизни, да и то не всегда, а не для революционной эпохи. Только диктатура могла остановить процесс окончательного разложения и торжества хаоса и анархии. Взбунтовавшимся массам необходимо было дать лозунги, во имя которых массы согласились бы организоваться и дисциплинироваться, нужны были заражающие символы. Вспомним большевистские лозунги тех времен: «Свобода, равенство, братство», «Вся власть народу», «Землю крестьянам, фабрики рабочим». Эти лозунги максимально соответствовали русской душе. И поэтому только большевизм оказался способным овладеть положением, только он соответствовал массовым инстинктам и реальным соотношениям. И он демагогически воспользовался всем. Он воспользовался бессилием либерально-демократической власти, негодностью ее символики для скрепления взбунтовавшегося народа. Он воспользовался объективной невозможностью дальше вести войну, нежеланием солдат вести войну, и он провозгласил мир. Большевизм воспользовался неустроенностью и недовольством крестьян.