Опустошители были возмущены.
— Смерть Рокамболю! — вскричали они. — Да здравствует Пирожник!
— Его нужно бросить в воду…— советовала Шивот.
— Повесить! — кричал один из опустошителей. Смерть Храбрых молчал. Он находился в неловком положении.
— Смерть Рокамболю! — кричала взволновавшаяся толпа.
Пирожник торжествовал.
Толпа уже хотела броситься наверх, когда дверь вдруг совершенно неожиданно отворилась и на пороге ее показался человек, при виде которого опустошители отступили.
Это был сам Рокамболь.
Несколько слов его было вполне достаточно, чтобы все сейчас же изменили свое мнение о нем и вскричали почти в один голос:
— Простите нас, начальник!
— Я вас прощаю, — сказал Рокамболь, — но я не хочу больше быть вашим начальником.
Толпа заволновалась.
— Я могу быть начальником, — говорил Рокамболь, — только таких людей, которые верят мне слепо и без всяких проверок моих действий.
— Мы обещаем это тебе! — заорали все. — Желаешь — мы бросим Пирожника в воду.
— Нет, этого совершенно не нужно… Но я не хочу, чтобы он был у нас в обществе.
— Долой, вон, Пирожник! — раздалось со всех сторон. Но Пирожника уже и след простыл.
Тогда Шивот подошла к Рокамболю.
— А меня, начальник, — сказала она, — вы тоже хотите прогнать?
— Прежде всего, — сказал Рокамболь, — ответь нам, где ты достала этого ребенка? — И он взял ребенка к себе на колени.
Лгать перед Рокамболем было невозможно, а потому Шивот рассказала все.
— Хорошо, — сказал он, выслушав ее, — ты останешься у нас… И берегись, если ты не сохранишь мне его!
— Да здравствует Рокамболь! — закричали почти в один голос все опустошители.
— Дети, — продолжал Рокамболь, — вы говорили сегодня об экспедиции.
— Да, — ответил Смерть Храбрых.
— Итак, господа, эта экспедиция будет через три дня, а покуда живите здесь тихо и спокойно.
Затем он приказал всем разойтись.
Через неделю после только что описанной нами сцены ночью по Сене — в направлении к Вильневу плыла большая лодка.
В ней находилось четыре человека.
Один из них, управлявший рулем, был не кто иной как Смерть Храбрых.
Другого звали Шануаль.
На носу лодки сидел молодой человек по имени Мармузэ.
И четвертый был сам Рокамболь.
Приближалась ночь.
— Это там! — проговорил шепотом Мармузэ, указывая на небольшой огонек, показавшийся вдали.
Рокамболь внимательно посмотрел и не ответил.
— Там! — повторил еще раз Смерть Храбрых.
— Слышу, — ответил Рокамболь, — но еще чересчур рано, чтобы делать нападение.
Смерть Храбрых только махнул рукой.
— К тому же, — продолжал Рокамболь, — я кое-что придумал.
— Что же?
— Мы спустимся по реке до Шарантона.
— А потом?
— И подождем там в кабаке наступления ночи. Через полчаса после этого они уже были в небольшом кабаке на берегу реки. Они сели за отдельный столик и спросили себе вина. Мармузэ стал рассказывать вполголоса историю своей экспедиции в уединенный домик Вильнева и опять уверял, что старик обложен золотом.
— Заберем мы женщин? — спросил Шануаль.
— Увидим еще, — ответил Рокамболь, который почти не слышал его, так как все его внимание было сосредоточено на двух мужчинах в костюмах мастеровых, которые сидели за отдельным столиком и разговаривали на хинди.
— Париж гораздо меньше Лондона, — говорил один из них, — но в этом городе гораздо трудней следить за кем-нибудь, чем в Лондоне. Я следил за отцом и дочерью целых пять месяцев и двадцать раз мог бы привести приговор в исполнение, но ведь ты знаешь, Останка, что еще не наступило время.
Тот, к кому относились эти слова, кивнул утвердительно.
— Продолжай, Гури, — сказал он.
— Я следил за ними от самой Варшавы, а в Париже потерял их следы… Но теперь они снова в моих руках, и я тебя сегодня же сведу к ним.
Тот, кого он называл Останкой, гневно нахмурил брови и резко сказал:
— Он осужден, и приговор должен быть немедленно исполнен.
— Кали будет довольна, я все приготовил.
— Что же ты сделал, Гури?
— К проклятому, который с неделю тому назад отказал своему бывшему старому слуге, поступил наш сообщник англичанин, который сегодня ночью впустит нас в дом.
— Но где же ребенок? — спросил снова Останка.
— Не знаю… я нашел сперва его следы… но потом они снова пропали.
— Как так?
— Проклятый спрятал его у одной старой дамы в улице Дельта… Но его украли у нее…
— Кто?
— Не знаю.
— Нужно его отыскать, — заметил задумчиво Останка, — все, что намечено, принадлежит Кали.
— Отыщем, — проговорил Гури.
— Странно, — подумал Рокамболь. — Мне кажется, что ребенок, о котором они говорят, именно тот, который находится теперь у меня в руках.
Из дальнейшего их разговора Рокамболь убедился, что они говорят именно о тех же лицах, живших в Вильневе, которых он хотел спасти от опустошителей.
Он долго не думал и, заплатив за вино, вышел из кабака. Смерть Храбрых, Мармузэ и Шануаль следовали за ним.
Когда они сели в лодку, то Рокамболь приказал им удвоить силы и грести как можно быстрей.
— Зачем же мы так торопимся? — спросил Мармузэ.
— Для того, что у нас есть конкуренты, — ответил ему Рокамболь, и при этом рассказал все, что он слышал в кабаке, умолчав, конечно, о том, о чем, по его мнению, не должны были знать они.
Поравнявшись с Вильневом, Рокамболь велел Мармузэ причалить лодку к берегу и, сойдя вместе со своими спутниками на берег, расположил их так, что ему удалось без всякого труда захватить Останку и Гури живыми и задушить предателя-лакея.
Если мы помним, то Надея узнала от Нишеля, что он вел рукопись, в которой подробно описал все события.
Эта рукопись была зарыта Нишелем в саду.
Итак, Надея решилась во что бы то ни стало достать ее и прочесть.
Она отправилась в сад, выкопала горшок, в котором находилась рукопись и, принеся его в комнату, только что хотела приняться за чтение, как вдруг дверь ее комнаты отворилась и на пороге ее показался сам генерал Коми-строй.
Он плакал.
Надея с ужасом и испугом смотрела на своего отца.
Он молча взял ее за руку и тихо сказал:
— Я расскажу тебе сам все то, чего ты так добивалась. Надее казалось, что она видит сон.
— Вот моя история, — продолжал генерал. — Слушай!.. Я был русский подданный, хотя был поляк по рождению и душе. Тебя полюбил один русский офицер, по имени Константин, который не смел сообщить мне о своей любви потому, что знал, что я был предан польскому делу, а тогда было польское восстание. Мы уехали в одно из моих поместий, где в глубине лесов были совершенно скрыты от русских войск. Однажды ночью, когда ты уже почувствовала приближение родов, к нам прискакал верхом Константин, бывший тогда капитаном русской службы, и сказал мне, что он бежал из полка.
В это время ты родила. Я простил ему и обещал выдать тебя замуж за него. Ты была без чувств. Когда ты пришла в себя, около тебя уже не было твоего ребенка, и Константин тоже оставил тебя. Ты была одна.
Я сказал тебе тогда: «Константин покинул вас, а ваш ребенок умер». Верно это, Надея?
— Да, отец.
— В то же время, — продолжал Комистрой, — мы живо собрались и уложились. Куда же мы ехали? Вы этого не знали, а я не хотел сказать вам об этом.
Странное дело, все удивлялись, что в двух милях от нашего замка мы встретили русских, которые совершенно беспрепятственно пропустили нас. Хотя, не больше как месяц перед этим, я был осужден военным судом и приговорен к смерти.
До самых границ Пруссии я везде говорил свое имя и повсюду получал беспрепятственный пропуск. Нас, однако, сопровождали только двое слуг — Нишель и его жена. Из Пруссии мы переехали в Париж… вы спрашивали меня постоянно о своем ребенке, и я постоянно отвечал вам, что он умер. Вы спрашивали постоянно, где Константин, и я отвечал вам постоянно, что он бросил вас. Скажу вам больше, что я скрывал от вас то, что вы были сумасшедшей в продолжение нескольких лет, говоря, что ваша болезнь продолжалась только несколько недель.
Слушайте же, почему все это происходило.
У меня был друг детства, с которым я служил вместе.
Через несколько лет я был полковником в Индии и безумно влюбился в мисс Гаррис, дочь генерала Гарриса. Я сделал предложение ей, но, к моему великому удивлению, мне отказали. Я настаивал и утверждал, что и мисс Анна любит меня и что отказ отца сделает ее только несчастной.
Долго Гаррис молчал, но, наконец, однажды сказал мне:
— Не думайте, что я отказываю вам, не желая назвать вас своим зятем, но дело в том, что я не могу выдать за вас мисс Анну. Несчастный! — продолжал тогда генерал Гаррис. — Неужели же вы хотите быть зарезанным на другой же день после вашей свадьбы?
— Зарезанным?! — вскричал я.
— Вы хотите, чтобы ваша жена была задушена в ваших объятиях?