В дверях стоял Гвин, на нем были лишь пижамные штаны, над резинкой выпирал живот. Она попыталась не замечать этого, но в последнее время его вид отвратителен!
— Я почти закончила укладывать вещи.
Она начала готовить заварку, взяв небольшой алюминиевый чайник.
— Мы можем рано уехать. Хлеба нет, так что если ты хочешь позавтракать, придется обойтись «Райвитой».
— Тебе получше? — в его тоне сквозило что-то неприятное, на круглом лице играла усмешка, глаза уставились на ее живот.
— Со мной все в порядке, спасибо, Гвин.
— Если не считать твоей идиотской беременности, то да. По тебе уже видно!
Она вспыхнула:
— Ну, это ты во всем виноват!
— Да неужели? Откуда мне знать!
Она поняла этот намек. Краска залила ее лицо, она прикусила губу.
— Гвин, как ты смеешь! Как тебе в голову такое могло прийти?
— Многие жены этим занимаются, когда мужья на работе, — засмеялся он. — Господи, да мне дела нет, если кто-то другой с тобой забавляется, но я не намерен оплачивать воспитание его ублюдка!
Если бы он не стоял в дверях, она бы бросилась в спальню. Она попала в ловушку, ее унизили. Рут боролась с подступившими слезами, хотела ответить ему оскорблением, но это было не в ее характере. Подставь другую щеку, как всегда учила ее мать, это лучше всего. Пусть они ходят по тебе, топчут тебя.
— Чай готов. Налей себе, если хочешь.
— Великолепно, — он прошаркал в комнату. — Чудесное утро, и снег не идет, к твоему сведению!
Она пропустила его насмешку мимо ушей и сказала неуверенным голосом:
— Я беспокоюсь о Саре. Где она, Гвин, как ты думаешь?
— Какова мать, такова и дочь, — он наливал себе чай, рука его дрожала, он пролил немного горячей янтарной жидкости на пластик стола. — Наверно, развлекается в постели с этим парнем, как его там, в каком-то дешевом отельчике для влюбленных. Сейчас они, наверно, проснулись и развлекаются вовсю.
— Я ненавижу тебя, Гвин, — она опустилась на стул у стола. — Сара не только моя дочь, но и твоя. Оскорбляй меня, если хочешь, но ее оставь в покое, пожалуйста.
— Пойду-ка я машину подгоню, — он допил чай; ей показалось, что он совершенно забыл, о чем они только что говорили. — Чем скорее мы уедем, тем лучше.
— Может быть, лучше мне сесть за руль?
— Боже, нет, только не это! Ты так уверена, что я почти свихнулся и хочешь меня доконать?
— Спасибо, Гвин, — ей очень захотелось плеснуть чаем ему в лицо. — Подгони машину, когда будешь готов.
Она слышала, как он одевается в спальне, слышала скрип пружин, когда он, улегшись на спину, натягивал штаны. Он не в состоянии вести машину, но он это сделает, и все тут. Свинья этакая, ненавижу тебя!
Гвина с машиной долго не было. Рут поставила все вещи в прихожей, сама уселась на один из чемоданов. Ей все еще было нехорошо, она решила, что это из-за беременности. Ее охватило чувство нереальности, как будто она наблюдала за своими действиями издали, как будто ее астральное тело отделено от физического. Летаргия, ее память затуманена, слишком трудно совладать с ней. Пусть она плывет подобно стаду, скрывающемуся за горизонтом в жаркий день. Вздрогнув, она поняла, что к шале подъехала машина; может быть, Гвин и не отсутствовал так долго, как ей показалось. Впрочем, какая разница.
На улице никого не было. Сейчас, наверно, не больше семи утра, решила Рут, но часов у нее не было. Она их, вероятно, потеряла вчера, но она не собирается идти их искать, вновь переживать этот кошмар.
Они не разговаривали. Гвин, казалось, был занят своими мыслями, о которых она не желала знать. Она села рядом с ним, вздрогнула, когда он включил сцепление, когда завращались колеса. Он подъехал к перекрестку, слишком резко повернул, ее отшвырнуло к дверце. Слава Богу, что так рано и на улице никого нет!
Перед ними замаячили главные ворота лагеря, и Гвин затормозил.