В течение самого тихого периода своей жизни, то есть последние два года, он занимался тем, что строчил подстрекательские статейки для одной воинственно настроенной газеты, подписываясь инициалами — «Д. Д.». Даже редактор отказывался подписывать его фамилию полностью, потому что Долман пользовался сомнительной репутацией у читателей: он так и не добился победы, а неудачи не способствуют паблисити.
Сейчас он ощущал потребность вновь быть услышанным, а не писать под псевдонимом, вот почему его занесло в лагерь отдыха «Рай». Именно в это время рабочие промышленных предприятий находились в отпуске. Рабочие и их жены будут здесь, а среди них найдутся охотники послушать его даже во время отдыха. Он часто посещал бары в дальнем конце лагеря, определяя опытным глазом свою аудиторию. Там он и познакомился с Артуром Смитом, главным смотрителем крикетной площадки в лагере.
Артур был на год моложе Долмана. Копна его спутанных седых волос гармонировала с двухдневной щетиной, а вместе они подчеркивали неряшливый вид грязного и мятого серого комбинезона. Ноги Смита, обутые в резиновые сапоги, которые он носил зимой и летом, волочились по земле с унылым шарканьем, а на его лице застыло злобное выражение, молчаливый протест против лагерной иерархии.
— Этот лагерь — насмешка над рабочими, — Долман купил своему приятелю вторую пинту горького пива. — Достаточно посмотреть вокруг, чтобы это увидеть. Все по схеме «они и мы», только замаскировано. Роскошные шале и лачуги, имущие и неимущие собраны здесь вместе, а половина этих идиотов слишком глупы, чтобы понимать это, — он пренебрежительно махнул рукой в сторону переполненного бара. — Это точная копия среднего паба в городе. Свиньи у корыта. Ты пройди вверх по дороге и загляни в винный бар, приятель, и ты поймешь, что я хочу сказать.
— Я видел, — служитель лагеря с шумом хлебал свое пиво. — Надираются каждый вечер и насмехаются над такими, как мы с тобой. Плюнуть хочется! — он сплюнул. — Богатые богатеют, бедные беднеют. Но чего зря волноваться, сделать-то все равно ничего нельзя!
— Разве? — Долман пристально смотрел на него.
— Да как пить дать. Правительство только о себе заботится, приятель. Держит рабочих в загоне, топчет их. Рабский труд. Знаешь, я сейчас получаю меньше, чем три года назад. Но выбора нет. Босс говорит, что тогда они наймут поденщиков. Вон сколько желающих — местные-то в очереди стоят на эту работу с мая по сентябрь. А потом опять садятся на пособие. А я вот за гроши делаю разную работу. Нет выбора, работы в этих краях мало.
— А что об этом говорит твой профсоюз? — Долман, прищурившись, задавал наводящие вопросы один за другим. Ну же, приятель, скажи то, что я хочу услышать. Я тебя обрабатываю постепенно, но верно.
— Профсоюз! Какой такой профсоюз?
— Ты хочешь сказать, что у вас нет профсоюза?
— Но не в чертовом же «Раю»! Когда тебя берут на работу, ты даешь расписку, что не принадлежишь ни к какому профсоюзу.
— Бог ты мой! — наигранное удивление и возмущение. — И эти тупицы соглашаются работать на таких условиях?!
— У них же нет выбора, — Смит осушил стакан, и Долман тут же потянулся за ним.
— Дай-ка я еще тебе плесну, — он пошел к стойке, чувствуя на себе злой взгляд смотрителя крикетной площадки. Артур хорошо завелся, семена уже брошены. Не торопись, время есть. Пусть переварит то, что я ему сказал.
— Думаешь, что-то можно сделать? — Артур взял стакан, сдул пену. Он почувствовал, что можно как-то компенсировать все эти горькие годы, но не мог представить, чем этот парень может помочь. Все же приятно, когда кто-то тебя понимает; молодые садовники ни хрена не смыслят. Он уже перестал пытаться объяснить им суть вещей. Придет осень, и они опять сядут на пособие и будут хулиганить.