– Отпусти меня.
Он тряхнул ее так, что куртка затрещала. Надо было ни в коем случае не думать о тех парнях, что издевались над Аленой в подъезде; наоборот – следовало вспомнить сейчас все самое гадкое, что было с ней связано. Ее угрозы… «заставлял раздеваться догола»… Поддельная фотография, сбившая с толку Вискаса…
– Ты будешь говорить или нет?!
Молчание. В одно безумное мгновение Аспирину подумалось: а если в самом деле оставить ее здесь, под листьями, навсегда?!
– Я тебя заставлю говорить, – прорычал он, поднося фонарь к самому ее лицу. – Кто ты такая?
– Я тебе говорила.
– Ты врала!
– Нет.
– Ты врала! – он тряхнул ее изо всех сил. – Не прикидывайся блаженненькой – ты прекрасно соображаешь! Кто тебя подослал?
– Никто! Ты сам меня привел к себе домой! Сам!
Она была права. Аспирину хотелось изо всех сил вмазать фонарем по этой наглой роже.
– И ты меня не захотел отдавать – сам!
Аспирин ошибся – она вовсе не была спокойной. Она тоже кричала, ей тоже хотелось сейчас его убить.
– Я тебя пожалел, дрянь! – он припечатал ее к стволу ближайшей сосны. – А теперь себя жалею! Да будь она проклята, моя доброта. Что мне, всю жизнь расплачиваться?!
– Отпусти, больно, идиот!
Левой рукой он взялся за тощее горло, правой поднес поближе фонарь.
– Значит, так, – сказал почти шепотом. – Говори, как от тебя избавиться. Что сделать, чтобы ты убралась? Что сделать, чтобы ты отцепилась от меня, малявка?
– Ты трус и предатель, – ответила она тоже шепотом, уже не щурясь от света, глядя ему прямо в глаза. – Трус и предатель. Ты врешь, что пожалел меня. И ты никогда не был добрым. Ты…
Она замолчала. Аспирин увидел, как расширяются ее зрачки. И секундой спустя услышал треск веток, все ближе и громче. Земля ритмично содрогалась…
Он отпустил девчонку и выхватил пистолет. Руки тряслись; прыгающий фонарь осветил стволы по обе стороны дороги, низко нависшие ветки и темную размытую тень, несущуюся на Аспирина со скоростью экспресса.
Он закричал и выстрелил. Еще раз. Еще.
* * *Он открыл глаза в полной темноте.
Кажется, у него не было правого уха.
Он поднял руку, с трудом дотянулся до головы. Ухо все-таки было, но слишком большое, покрытое густой и липкой жижей.
Пистолет!
Он завозился, зашлепал руками по земле, пытаясь подняться – и сам себе напоминая перевернувшегося на спинку жука.
Белый круг ослепил. Аспирин зажмурился, но круг не пропал, только сделался темно-красным, как остывающая звезда.
– Вставай, – сказал тонкий дрожащий голос. – Вставай… А ну вставай!
Пистолета не было. Аспирин напрасно шарил руками по мокрой траве.
– Вставай, а то застрелю! Сейчас охотничий сезон… И никто ничего не подумает!
В голосе девчонки была такая ненависть, что Аспирин содрогнулся.
Он поднялся на четвереньки. Кружилась голова, и он по-прежнему ничего не видел. Перед глазами плыли красные пятна. Девчонка, кажется, стояла рядом, светила в глаза фонарем.
– Ты стрелял в Мишутку.
Аспирин, кряхтя, привалился к стволу сосны. Ухо горело, мозжило плечо. И оставалось непонятным, сможет ли он встать.
– Поднимайся!
Он вспомнил тень, несущуюся в просвете между стволами. И понял – все, пропали отговорки. Не задурить себе голову Первомайском, легкими каникулами, странными совпадениями и совпавшими странностями, не залить коньяком ту трещину, которая разверзлась сейчас между Аспирином и всем нормальным миром. Миром, где царствует здравый смысл.
– Вставай, – сказала Алена. – Идем к машине.
Он все-таки выпрямился и встал, держась за дерево.
– Если только дернешься, Мишутка тебя убьет.
Он повернулся и пошел по дороге – вслед за своей черной хромоногой тенью. Алена шла сзади и светила ему в спину. Тень Аспирина тянулась головой вперед, загромождала собой обе заросшие колеи, по сторонам высвечивались густо сплетенные ветки.
Иногда он поворачивал голову – ему казалось, что в чаще хрустнул сучок. Он боялся увидеть, как светло-коричневая тень скользит параллельно дороге. И он не видел – в лесу было пусто и тихо, еле слышно шелестел по листьям мелкий дождь. Иногда его капли вспыхивали под лучом фонарика, как метеориты.
Машина стояла там, где ее оставили. Аспирин увидел сперва капот и левое крыло. Боковое стекло растрескалось. Аспирин подошел ближе – и чуть не упал заново.
Багажник был вскрыт изнутри, как консервная банка. Топорщились смятые, кое-где надорванные края.
Аспирин стоял долго, минуты три, и смотрел. Дождь становился сильнее.
– Отпусти меня, – сказал наконец Аспирин.
– Ты стрелял в Мишутку, и я никогда тебе этого не прощу.
Он повернул голову и увидел, что плюшевый медвежонок лежит у нее на руках, и что кое-где из него торчит вата.
– Я ничего тебе не сделал, – сказал Аспирин. – Я… только однажды тебя пожалел. Случайно.
– Случайно, – повторила Алена чужим отстраненным голосом. – Ничего не изменить. Теперь ты будешь делать то, что скажу я, или умрешь.
* * *В половине первого ночи они въехали во двор. Аспирин бросил машину под окнами, чего не позволял себе никогда, ни за какие коврижки. Впрочем, машина с раскуроченным багажником уже не представляла прежней ценности.
Консьержка тетя Света ахнула и отшатнулась.
– Авария? Леша, авария, да?!
– Да, – сказал Аспирин, прикрывая ладонью лицо.
– Занесло и врезались в столб, – ясным голосом сообщила Алена.
В квартире она первым делом выложила на кухонный стол пистолет.
– Спрячь, – сказала с брезгливостью.
Аспирин заперся в ванной. Долго разглядывал себя. На левой щеке кровоточили зарубки-царапины, всего четыре штуки. Еще одна царапина на шее – длинная, но неглубокая. Ухо раздулось. Вокруг глаза наливался синяк. На плече кровоточила ссадина. Все это было сущими пустяками, если вспомнить участь несчастных бомбил…
– Не плачь. Я знаю, тебе больно. Но я с тобой. Все будет хорошо…
Он приоткрыл дверь ванной.
Алена сидела на кухне, на коленях у нее лежал медведь, в руке была иголка с ниткой. Алена шила сосредоточенно, как хирург, ласково приговаривала:
– Потерпи. Ничего не будет заметно. Я хорошо зашью. И следа не останется.
Аспирина передернуло. Он снова заперся и сел на край ванны.
Все равно, кто она такая, ведьма или пришелица из космоса. Все равно, кто онотакое – оборотень или киборг-трансформер. Аспирину теперь надо бежать, бежать во все лопатки, но только неясно, далеко ли он сможет уйти…
Минут через пятнадцать в дверь постучали.
– Чего? – спросил Аспирин.
– Мне надо помыться, – сказала Алена. – Пусти меня, пожалуйста.
– А если не пущу? Он выломает дверь?
– Если не пустишь, я умоюсь на кухне, – сказала Алена после паузы. – Мне не так много от тебя надо. Не трясись.
– Я трясусь?!
Он открыл дверь. Алена стояла перед ним – мокрая, перепачканная землей, жалкая, с неумолимым блеском в голубых глазах. Мишутка покоился у нее на руках, смотрел пластмассовыми зенками.
– Мойся, – сказал Аспирин сквозь зубы. – Чтобы тебя смыло.
Алена не ответила.
Аспирин нашел в баре бутылку армянского коньяка, страшно дорогого, припасенного на праздник. Распечатал и отхлебнул. Показалось мало; он лег, пачкая простыни кровью, которая все сочилась, не переставая. Отхлебнул еще.
Подумалось: а может, сожрать пачку снотворного, заглотать коньяком и – бултых в постельку?
– Чтоб тебя смыло в канализацию к чертям собачьим, – сказал он, слушая шум воды в ванной. – Дождешься, я спалю хату вместе с твоим… Хата застрахована… а он – нет!
Он засмеялся, довольный такой удачной мыслью. Представил, как обливает дом изнутри бензином и бросает спичку, и уходит, заперев снаружи бронированную дверь…
…И как эта дверь сносится с петель – изнутри. Нет, так не пойдет, надо сразу – мощным взрывом…
Вспомнилась мертвая собака в подворотне. Вот именно так – разорвать пополам…
Он поднялся, полез в письменный стол, отыскал свой иностранный паспорт. Визу надо делать заново.
При большом скоплении людей эта тварь не решится на него напасть. А если решится – будут свидетели. Тогда Асперина не упекут в сумасшедший дом, если он расскажет всю правду…
Всю правду?
Морщась, преодолевая боль, он сел к столу и включил ноутбук.
ПятницаОн не знал, спала Алена в эту ночь или нет. В половине четвертого утра, когда он решил выпить кофе, кухня оказалась пустой – и это было как нельзя кстати, потому что находиться в одном помещении с двумя крайне неприятными тварями Аспирин не желал.
Он наполнил термос и унес к себе в спальню-кабинет – чтобы прихлебывать без отрыва от производства. Он наливал в чашку кофе и разбавлял коньяком, отпивал – и разбавлял снова, отпивал еще – доливал коньяком, и так до тех пор, пока в чашке почти не оставалось кофе. Тогда Аспирин начинал доливать из термоса, отхлебывать и доливать, пока процентное содержание коньяка не уменьшалось катастрофически и Аспирин не начинал мерзнуть. Его колотила дрожь – от кофе, или от стресса, а может, от вдохновения. К шести часам текст был готов – огромная, почти на авторский лист, исповедь некоего Алексея Г., преследуемого инфернальной девочкой и медведем-убийцей. Доведенный до отчаяния человек догадывался, что ему никто не поверит, и потому не сообщел в редакцию своего настоящего имени – боялся, что соседи узнают и назовут сумасшедшим…