— Ну, как ты?
— Отлично.
— Держись меня, мало ли что… Кругом механизмы.
— Я уже со всеми перезнакомилась.
— Ну и?..
— Боцман такой заправский моряк: в ухе серьга, на руках наколки–якоря.
— Надеюсь, других рисунков он тебе не показывал…
— Па!.. Предложила повару на кухне помогать…
— Коку на камбузе?!
— Да.
— Помогай, заодно научит тебя готовить. Иван Петрович — мастер!
— Мы когда отходим?
— С минуты на минуту жду команду диспетчера.
— Ура!!! — Юлька запрыгала, захлопала в ладоши.
Но прошли сутки, двое, трое, а мы, как стояли у причальной стенки готовые к отходу, так и продолжали стоять. Вся надстройка, леера, трап обросли ледяной корой — какое–то Берендеево царство, не судно. Шведам докладываю: «Ледовая обстановка крайне тяжёлая. Настоятельно рекомендую заказать индивидуальную проводку». При этом судно заводят носом в вырез на корме ледокола, за усы притягивают и буксируют до тёмного ниласа и склянки[3]. Ну, разумеется, нужно платить дополнительно… Со шведами у меня каждый день на восемь утра — «позишин репорт»: теплоход «Остерхук», экипаж пять человек, позывные, широта, долгота… температура наружного воздуха, воды, толщина льда, сила сжатия, запас воды, топлива и… пройдено за сутки — «0» миль.
— Пап, когда передвинем флажок?
— ?..
Да, миль пройдено — ноль, а время — бежит! неделя к концу.
— Юль, хочу маме писать: пусть приезжают вместе встречать Новый год.
— Ура! Ура–ура.
Мы прошли в рубку, отправили почту и тут же весточка: «Выезжаем». Юлька счастливая ускакала на камбуз, а я стал добивать шведов. Отправляю телеграммы одну жёстче другой. Смысл един: «Самостоятельно выйти не сможем». В ответ: «Ищите возможность».
Наутро приехали мои: дочуля квёлая, по трапу еле поднялась, жена вся на взводе:
— В поезде у Лады поднялась температура! Жар! Пылает вся. Угораздило нас! Предчувствия у меня нехорошие… Хоть бы встретил!..
— Ну, мамусик…
— Кое–как добрались до порта, а их, видишь ли, к другому причалу перегнали.
Одна Юлька радовалась безоговорочно, попеременно обнимала, целовала то мать, то сестрёнку.
— Не очень–то тискайся с ней, — мать развела дочерей. — Не хватает вирус подцепить.
— Морская душа не тонет и не болеет! — беспардонно встрял старпом.
— Мы это уже проходили… не стоит гневить Бога. Скоро каникулы, а вы всё переминаетесь на месте. Юль, может, с нами назад?
— Нет, раз решила, пойду в рейс.
— Мамусик, завтра уходим на Италию! — поддержал я.
— Мне кажется, вы не уйдёте никогда.
Однако пора было праздновать… На рейде нетерпеливо топтался Новый 2002‑й год. Все собрались за столом, и тут — команда: «перешвартовка»! Пришлось встать и отправляться на вахту. Юлька, как могла, подбадривала мать, безустанно поила младшую сестрёнку из серебряной ложечки горячим чаем с лимоном, и всё тёрлась, жалась к ней… Так и встретили Новый год порознь: жена с дочами — сами по себе, я — на мостике. Из–за этого даже курьёз небольшой случился… Во главе стола, по неписаному морскому закону, имеет право восседать исключительно капитан. А тут, пока я на вахте, жена уселась на моё кресло. Кок ей деликатно:
— Сюда нельзя.
— Куда можно?
— На любое другое место, здесь сидит капитан.
Жене непривычно… Понимаю, я тоже привык не сразу: когда поступаешь на пароход, первый вопрос сменщику: где твоё место за столом? У каждой должности определённое.
В кают–компанию мы вернулись под утро, замёрзшие, голодные, бордовые от мороза. Какое тут, к чертям, застолье. Наспех поклевали и — на боковую. Не успели кимарнуть, от диспетчера — долгожданая команда.
— Люда, всё–всё–всё, отход.
Шведов напоследок предупреждаю: застрянем в ледовой каше. Денег так и пожилили! (Видать, мало им досталось под Полтавой…) Деваться некуда: караванная проводка судов. Час идём, два идём за ледоколом… «Семён Дежнёв» — у него специальные винты, насадки: глыбы измельчаются, словно в мясорубке, крошево выталкивается под лёд. Вода за ним, точно в бассейне, чистая–чистая. Но оценить это, по достоинству, может лишь тот, кому посчастливилось идти в кильватере впритык к головному судну. Я почти в самом конце. Иду, иду… Теплоход весь дрожит, ледины стучат о борта. Внезапно передо мной сплочение льда! Никогда прежде такого не видел. Две половины белого поля сходятся, сходятся… Судно с двух сторон как давануло! Грохот, скрежет… Прямо по курсу — ды–ыыбом торосы!
Всё! Затёрло меня…
В этот день на запад проскочили лишь три судёнышка, ближних к ледоколу. Остальные встали. Колом! Сотни судов, сотни!.. сделались заложниками льда.
Я стою час, другой. Стал вмерзать, вмерзать, вмерзать…
И вмёрз.
Каждый день ледоколы, то один, то другой, проходят мимо. Суда, которые в динамике, идут следом, кто вмёрз основательно, как мы, стоят. Стоят и стоят в районе приёмного буя. А ледоломам что?.. Стойте, ради бога! Пока фирма не оплатит расходы по индивидуальной проводке, с тобой работать не начнут. Думал не сегодня — завтра, не завтра — послезавтра шведы опомнятся, тряхнут мошной… Но время нас обтекало, обтекало.
Первые дни чувствовал себя спокойно: топливо, продукты, вода пока есть. Ситуация не из приятных, но управляемая, рабочая. Однако судовые закрома не бездонны: работает генератор, освещение, отопление, вода идёт, всё идёт. Готовились на короткий переход (что тут до Италии–то сбегать?), а валандаемся, считай, месяц: и вперёд ходу нет, и назад тоже нет — государственная граница закрыта. На пятый день я ввёл режим строжайшей экономии — заглушил водопровод: до свидания цивилизованный туалет и душ. Пробурили во льду лунки, для технических целей набирали воду морскую. В каюты постепенно заползал холод, верхнюю одежду теперь не снимали.
— Моряки не мерзнут, они синеют, — воодушевлял старпом.
Питьевая вода к концу…
— Моряки дрейфуют, но не дрейфят! — браво твердил он.
Вскрыли горловину питьевой цистерны (в каждой есть мёртвый запас) оттуда — кружками. Дизтопливо на исходе: сперва обсохли основные танки, затем расходные. Оставалась ещё соляра в носовой части. Мои матросики каждое утро идут на бак, сливают из топливного подруливающего танка, волокут канистрами в машинное отделение, чтобы хоть дизель–генератор работал. С продуктами стало совсем скудно. Кока частенько приходилось отвлекать на хозяйственные работы, на камбузе кашеварила… Юлька! Закончилась мука. Юлька придумала: макароны перемелет на ручной мясорубке, крошево зальёт водой, масса за ночь разбухнет, туда дрожжи, и печёт–выпекает румяные плюшки. Мужики не нарадуются: «Ай да стряпуха!»
Изредка рядом становились большие пароходы. Я им по рации, по шестнадцатому международному каналу безопасности:
— «Остерхук» — теплоходу «Самара».
— Да, слушаю.
— Я у вас по левому борту, видите меня?
— Да.
— Стою две недели. Не богаты водой, провиантом?
— Иду из Аргентины, гружёный мясом. Сколько нужно?
— Воды, если дадите, тонн пять–десять? Ну и за мясо буду благодарен.
Своим ребятам команду:
— Пожарные шланги — в единый рукав.
К их цистернам присасываемся «кишкой» и перекачиваем питьевую воду. Вдобавок нам сбрасывают на лёд четыре коробки с мясом.
— Спасибо! Примите и от нас скромный презент: ящик виски.
Всё бы это ничего, даже, наверно, романтично…
А ледоколы, знай себе, бегают взад–перёд, они сильнее льда. Смотрю в бинокль… один из наших разбойников, «Разин». Выхожу на связь:
— Ребята, выручайте. Меня сжимает.
«Разин» меняет курс, направляется к нам. «Пойду, позову дочь, ей будет любопытно». На мостике за себя оставил старшего помощника. Сижу в каюте у Юльки, жду, когда оденется потеплей, слышу, ледокол подходит, начинает работу… И вдруг! нас как тряхнёт.
Судно на бок! Ё-оо! По громкой связи испуганный ор старпома:
— Всем! Сро–оочнаа!!! покинуть борт!
В сознании молнией — «дочь!»:
— Юлька, за мной!
На бегу обжигает мысль: «судно!»
Залетаю на мостик, смотрю боцман, матросы — «спасайся, кто может»!..
— Всем назад!!! Старпом! — и матом ему — …Кто тебе позволил командовать?!
— Я на вахте, значит, старший.
— Читай Устав: приказ «покинуть судно» имеет право дать только капитан.
Стоят, переглядываются, приходят в себя.
— Вскрыть аварийный ящик, выдать гидрокостюмы.
И тут механик:
— Пробоина! в машинном!
— Старпом, давай за старшего, заделать пробоину! — там корпуса двойного нет, вот и рвётся, где тонко. — Юль, я к ДАУ[4], а ты вставай на место капитана, держи связь с ледоколом.
Принятые команды из динамика слышны всем, кто на мостике, но отвечать может один.