Валька сел напротив Валахова и поставил на стол ревущий транзистор. Андрей Васильевич, взглянув на приемник, поморщился, но, увлеченный темпераментным разговором с Потоцким, тут же забыл про него.
— Уже поздно, говоришь? — спрашивал Валахов. — Ах ты!.. — И пошло, и поехало — вдоль да по бездорожью.
«Пусть получит свое!» — злорадно подумал Валька про Потоцкого. Не мог он простить ему этой истории с бетономешалкой. И пока разъяренный Валахов кричал в телефонную трубку, Валька скромно помалкивал да покручивал регулятор громкости у своей «Спидолы».
Грустно ему было и завидно. Каким бы смелым орлом он себя ни выставлял, как бы ни хорохорился при ребятах, но сам-то он знал, что в нем всегда сидит эта проклятая робость перед начальством — то самое, чего он никогда не замечал у Валахова.
Андрей Васильевич уже не говорил по телефону, а молча смотрел на Вальку. И по тому, как он смотрел, Валька понял, что Валахов уже узнал что-то про ту женщину с печальными и зелеными глазами.
— Сам не понимаю, как так получилось, — вроде бы спокойно сказал Валька.
Валахов некоторое время помолчал — наверное, колебался.
— Она со мной и не такие штучки выделывала. На первый раз забыто, граф, — сказал он, как будто пятипудовый мешок, с Валькиных плеч снял. И, поставив на этом деле точку, он как ни в чем не бывало продолжал: — Поезжай, старина, к Асакяну. Ты слышал, что я ребятам обещал на растворном узле?
— Что в Узени завтра же будет бетономешалка.
— Обманывал я их хоть раз?
— Понятно, — кивнул головой Валька. — Но вы извинитесь перед Потоцким, потому что он вам этого не простит.
— Это я ему не прощу! — огрызнулся Валахов.
— Тебя выгонят за хамство, а нам еще Узень строить надо.
— Ладно, поезжай, а я извинюсь, — пообещал Валахов. И Валька знал — так оно и будет.
* * *В тот же вечер пришла телеграмма: «За нетактичное поведение с вышестоящими товарищами старшему прорабу станции Узень А. В. Валахову объявляю выговор и предупреждаю, что впредь…»
«Все это ленты-бантики», — справедливо решил Валахов и, пропустив серию грозных предупреждений, заглянул в конец текста — телеграмма была подписана самим начальником строительства Карпенко.
Валахов вытер рукавом пот со лба и поздравил себя с тем, что легко отделался. По-настоящему попало, видимо, Потоцкому. И Андрею Васильевичу нетрудно было представить, как начальник стройки Карпенко, не глядя на собеседника и морщась, как от изжоги, спросил: «В чем дело?» Потоцкий, конечно, начал объяснять, но Карпенко с двух-трех фраз учуял в его доводах какую-то фальшивку. «Вы, пожалуйста, без эмоций — только факты», — попросил он. И Потоцкий, конечно, быстро понял, какого дурака он свалял, придя жаловаться. Но это надо было понять еще быстрее — до прихода сюда. А сейчас ему ничего другого не оставалось, как промямлить: «Да я, да мы, да Валахов…» И он домямлился до того, что минуты через две начальник строительства, все еще не поднимая своих выцветших глаз, слишком вежливо поинтересовался: «Позвольте узнать, товарищ Потоцкий, почему вы не дорожите своим рабочим временем?» А дальше, еще вежливее и без стучания кулаком об стол: «Позвольте поинтересоваться — вы кто, главный инженер строительно-монтажного поезда или третьеклассница, которую дергают за косички?» Под занавес Карпенко, должно быть, выдал еще вежливее: «Позвольте, товарищ Потоцкий, предупредить вас: я требую, чтобы о подобных эксцессах между вами и вашими подчиненными я слышал в последний раз. Иначе мы встречаемся и беседуем тоже в последний раз. Вы занимаете командный пост — вот и командуйте. Ясно?.. Тогда всего хорошего!..» Рукопожатия, конечно, отменяются.
Все это Валахову было нетрудно себе представить, но не позлорадствовать было гораздо труднее.
«Надо и мне меньше орать», — тут же решил он, но и сам не поверил, что из его благого намерения что-нибудь получится: не те масштабы, и ему, Валахову, к сожалению, еще далеко до Карпенко. И потом, не покричи он на ребят — задушевность исчезает. И, конечно, прорабка, где тыкают окурки куда попало, — не кабинет с пушистым ковром на полу.
Вздохнув, он бросил на потрескавшееся от его кулаков настольное стекло телеграмму. Она чем-то напоминала Валахову нотации учителей.
«Детский сад какой-то», — прочитав телеграмму еще раз, усмехнулся он и понял, что текст изобрела его старая приятельница, секретарша начальника стройки. А Карпенко, не поморщившись, подписал его. Видимо, «принятием мер» он перестраховал себя от возможных кляуз Потоцкого. «Тот еще гусь!» — подумал Валахов про Карпенко и восхитился своей дерзкой непочтительностью. Потом он показал телеграмму нормировщице Катеньке.
— Как вы думаете, мадам, для чего такие штуки пишут?
— Чтобы вы поняли и чтобы вы знали! — убежденно ответила Катенька.
— Так и надо понимать жизнь, маркиза, — похвалил ее Валахов и по-школярски зафорсил перед ней: — Продолжение следует. Подшей, Катюша, эту главу к моему документально-биографическому роману.
Валахов, видимо, хотел сказать, что и в будущем он получит еще немало выговоров.
Весьма довольный собой и своим будущим, он отправился «что-нибудь пожевать».
Обгонявшие Валахова самосвалы покрывали его пылью, от которой, как выражалась Катенька, «можно сойти с ума и невозможно держать в порядке голову».
«Валька все-таки не бог, а Асакян — штучка. Надо было самому ехать, — все сомневался он по дороге в столовую. — Пустыня делает из эмбриона или человека, или…» — Он так и не мог решить, кого другого может сделать из эмбриона пустыня.
Ударом ноги он распахнул дверь столовой. За первым столом, рядом с дверью, бородатый паренек (тот «акын» из бригады знаменитого Сереги Попружного) ел щи и все, что ему в щах не нравилось, выбрасывал ложкой прямо на стол.
— Кто так плохо учил тебя держать вилку? — удивленно спросил у него Валахов.
В столовой, как в лесу перед громом, сразу наступила тишина. «Концерта ждут, — догадался Валахов, сразу успокоившись и затосковав. — Эх, сюда бы культурных девчонок побольше! А то сам уже не могу дверь по-человечески открыть… Опускаемся». Он устало сел напротив бородача и, помолчав, велел ему принести из посудомоечной тряпку и убрать со стола. Бородач хотел было заерепениться, но Валахов тут же, на удивление публике, очень спокойно попросил его:
— Сделай, борода, мне такое одолжение, или я сам за тобой уберу, а ты на всю жизнь невоспитанным человеком останешься.
И бородач решил, что ему действительно будет лучше, если он принесет тряпку и вытрет стол.
— Молодец! — похвалил его Валахов. — А если что не так — извини меня, грешного.
— Что там, нетрудно, — сказал бородач и даже вроде застеснялся. А ребята, которые были в столовой, засмеялись.
Работавшие в столовой женщины окружили Валахова. И когда Валахов с бородачом пришли к согласию, все эти тетки начали хором жаловаться на неряшливость и грубость ребят. Валахов, пока ему это не надоело и пока ему не стало обидно за своих парней, слушал столовских женщин и даже поддакивал им. А когда ему все это надоело, он попросил их:
— А ну-ка, дамы, покажите мне ваши руки!
Но дамы показывать руки не захотели, а засунули их под передники.
— Ладно, — сказал Валахов заведующей столовой Зойке. — Ладно, Зойка, через два дня проверю чистоту у вас. Но ребят чтобы не сметь мне обзывать! Языки распустили, а у самих руки немытые. Какой пример? А о правилах хорошего тона я с парнями сам поговорю.
А потом Валахов предложил заведующей столовой Зойке сесть напротив себя. И на Зойкиной папиросной пачке вот что написал он своей шариковой ручкой: «На второе нажарить бифштексов и просто мяса. А на первое — чанахи или еще что-нибудь существенное с колбасой. Обязательно купить ящик чешского пива, а водки не надо».
Зойка правой рукой, на трех пальцах которой было вытатуировано «Зоя», взяла от Валахова пачку «Беломорканала», и пока брала ее, успела задеть Валахова грудью.
— Это для уехавших за бетономешалкой ребят. Чтобы в любое время дня и ночи было готово, — сказал ей Валахов. — И горячее чтобы.
— И горячее? — удивилась Зойка и засмеялась.
— Ты тут со мной не заигрывай! Мне чтоб жратва была! Ребята голодные приедут. Распустились тут! — по привычке начал показывать строгость Валахов, но под Зойкиным влажным взглядом понял, что делает что-то не то и не так.
А Зойка спокойно раскуривала папиросу.
— На сколько персон приготовить ужин? — спросила его Зойка, которая не очень долго училась в школе и которая видела на этом белом свете много такого, о чем Валахов даже понятия не имел.
— На десять охламонов готовь, — просто ответил ей Валахов, который ничего, кроме высшего образования, за своими плечами не имел, но был лет на пять старше Зойки. И вообще, он понимал, что с ним нянчились порядочно. Отец, например, хотел, чтобы он стал профессиональным военным, а мать в своих снах видела его «элегантным режиссером». Правда, она несколько странно и, мягко говоря, не совсем ясно представляла себе работу «элегантных режиссеров», но, безусловно, что-то шикарное, как слово «пардон», мерещилось ей.