Поль довольно ухмыльнулся.
— Нет,― сказал он.― Я играю в странника. Я иду от самой Большой Дороги.
— Ого! ― На лице Костылина изобразилось привычное уважение.― Триста километров! И как?
— Отлично,― сказал Поль.― Только вот ванну бы. И переодеться.
Костылин счастливо улыбнулся и поволок Поля с крыльца.
― Пойдем,― сказал он.― Сейчас тебе все будет. И ванна, и молочко…
Он шагал посредине улицы, волоча за собой спотыкающегося Поля, и приговаривал, размахивая дубинкой с ботинками:
— … и чистая рубаха… и целые штаны… и массаж… и ионный душик… и раз–два по шее за то, что не писал… и привет от Атоса… и два письма от учителя…
— Да ну! Вот здорово! ― восклицал Поль.― Это здорово!
— Да–да, все будет… И про блуждающие огни… Помнишь блуждающие огни?.. И как я чуть не женился… И как я по тебе соскучился…
На ферме начинался рабочий день. Улица была полна народу, ребят и девушек, одетых очень пестро и незамысловато. Перед Костылиным и Полем народ в веселом изумлении расступался. Слышались возгласы:
— Странника ведут!
— На вивисекцию, болезного!
— Это новый гибрид?
— Саша, погоди, дай посмотреть!
По толпе распространился слух, что ночью близ лаборатории Костылина сел второй «Таймыр».
― Восемнадцатого века,― уверял кто–то.― А экипаж раздают сотрудникам на предмет сравнительной анатомии.
Костылин отмахивался дубиной, а Поль весело скалил зубы.
― Люблю гласность,― приговаривал он.
В толпе прекрасными голосами пели: «Не страшны мне, молодцу, ни стужа, ни мороз…»
…Странник Поль сидел на широкой деревянной скамье за широким деревянным столом в кустах смородины. Утреннее солнце приятно обжигало его стерильно чистую спину. Поль блаженствовал. В руке у него была громадная кружка с клюквенным морсом. Напротив сидел и умиленно глядел на него Александр Костылин, тоже голый по пояс и с мокрыми волосами.
— Я всегда утверждал, что Атос ― великий человек,― говорил Поль, делая широкие движения кружкой.― У него была самая ясная голова, и он лучше всех нас знал, чего он хочет.
— Э, нет,― сказал Костылин ласково.― Лучше всех видел цель Капитан. И шел самой прямой дорогой.
Поль отхлебнул из кружки и подумал.
— Пожалуй,― сказал он.― Капитан хотел быть звездолетчиком, и он стал звездолетчиком.
— Ага,― сказал Костылин.― А Атос все–таки больше биолог, чем звездолетчик.
— Зато какой биолог! ― Поль поднял палец.― Честное слово, я хвастаюсь, что дружил с ним в школе.
— Я тоже хвастаюсь,― согласился Костылин.― Но подожди пяток лет, и мы будем хвастаться дружбой с Капитаном.
— Да,― сказал Поль.― А вот я мотаюсь, как жесть на ветру. Все хочется попробовать. Ты вот ругался, что я не пишу.― Он со вздохом поставил кружку.― Не могу я писать, когда чем–нибудь занят. Неинтересно мне писать. Пока работаешь над темой, неинтересно писать, потому что все впереди. А когда кончаешь ― неинтересно писать, потому что все позади… И не знаешь, что впереди. Знаешь, Лин, у меня все как–то по–дурацки получается. Вот я четыре года работал по теоретической сервомеханике. Мы вдвоем с одной девчонкой решали проблему Чеботарева ― помнишь, нам учитель рассказывал? Решили, построили два очень хороших регулятора… В девчонку эту я несчастным образом влюбился… А потом все кончилось и… все кончилось.
— То есть вы не поженились? ― сочувственно сказал Лин.
— Да не в этом дело. Просто у других людей, когда они работают, всегда возникают какие–то новые идеи, а у меня нет. Работа кончена, и больше мне неинтересно. За эти десять лет я переменил четыре специальности. А сейчас опять без идей. Дай, думаю, разыщу Сашку…
— Правильно! ― басом сказал Лин.― Я тебе дам двадцать идей!
— Дай,― вяло сказал Поль. Он помрачнел и погрузил нос в кружку.
Лин с задумчивым интересом смотрел на него.
— Не заняться ли тебе эндокринологией? ― предложил он.
— Можно эндокринологией,― сказал Поль.― Только слово уж очень трудное. И вообще, все эти идеи ― сплошное томление духа.
Лин вдруг сказал вне видимой связи с предыдущим:
― Я скоро женюсь.
― Здорово! ― сказал Поль печально.― Только не надо мне рассказывать скучными словами о своей счастливой любви.― Он оживился.― Счастливая любовь вообще скучна,― заявил он.― Это понимали еще древние. Никакого настоящего мастера идея счастливой любви не привлекала. Несчастная любовь всегда была самоцелью великих произведений, а счастливая в лучшем случае ― фоном.
Лин с сомнением поддакнул.
— Настоящая глубина чувств присуща только неразделенной любви,― продолжал Поль воодушевленно.― Несчастная любовь делает человека активным, а счастливая умиротворяет, духовно кастрирует.
— Не огорчайся, Полли,― сказал Лин,― это все пройдет. Ведь несчастная любовь хороша тем, что она обычно коротка… Давай я тебе еще морса налью.
— Нет, Саша,― сказал Поль,― я думаю, это надолго. Ведь уже два года прошло. Она меня, наверное, и не помнит, а я…― Он посмотрел на Лина.― Ты извини, Саша, я понимаю, это очень противно, когда тебе плачут в жилетку. Только очень уж это все безысходно. Мне, понимаешь, здорово не везет в любви.
Лин кивнул беспомощно.
― Хочешь, я соединю тебя с учителем? ― нерешительно спросил он.
Поль помотал головой и сказал:
— Нет. Я в таком виде с учителем говорить не хочу. Срамиться только…
— М–да…― сказал Лин и подумал: «Что верно, то верно. Учитель терпеть не может несчастненьких…» Он подозрительно посмотрел на Поля. А не играет ли хитроумный Полли в несчастненького? Кушал он хорошо, приятно было смотреть, как кушал. И гласность любит по–прежнему.
— А помнишь проект «Октябрь»? ― спросил Лин.
— Еще бы! ― Поль снова оживился.― А ты понял, почему план провалился?
— Ну… как тебе сказать… Молодые были…
— Эх ты! ― сказал Поль. Он развеселился.― Ведь учитель нас нарочно на Вальтера натравил! А потом провалил нас на экзамене…
— На каком экзамене?
— Виу, Сашка! ― закричал Поль в восторге.― Капитан был прав ― ты единственный, кто ничего не понял!
Костылин медленно осознавал.
— Да, конечно…― сказал он.― Нет, почему же? Я просто забыл. А помнишь, как Капитан испытывал нас на перегрузки?
— Это когда ты шоколадом объелся? ― сказал Поль ехидно.
— А помнишь, как испытывали горючее для ракет? ― поспешно вспомнил Лин.
— Да,― мечтательно сказал Поль.― Вот грохнуло!
— Шрам у меня до сих пор,― с гордостью сказал Лин.― Вот, пощупай.― Он повернулся к Полю спиной.
Поль с удовольствием пощупал.
— Хорошие мы были ребята,― сказал он.― Славные. А по мнишь, как на общей линейке мы изобразили стадо ракопауков?
— Ух шумно было! ― вскричал Лин.
Это было поистине сладостное воспоминание.
Поль вдруг вскочил и с необыкновенной живостью изобразил ракопаука. Отвратительный скрежещущий вой многоногого чудовища, пробирающегося через джунгли страшной Пандоры, огласил окрестности. И, словно в ответ, издалека донесся глубокий ревущий вздох. Поль испуганно замер.
— Это еще что? ― спросил он. Лин хохотнул.
— Эх ты, паук! Это коровы!
— Какие еще коровы? ― с негодованием спросил Поль.
— Мясные,― объяснил Лин.― Изумительно вкусны в жареном и вареном виде.
— Слушай, Лин,― сказал Поль,― это достойные противники. Я хочу на них посмотреть. И вообще, я хочу посмотреть, что у вас тут делается.
Лицо Лина стало скучным.
― Брось ты, Полли,― сказал он.― Коровы как коровы. Давай посидим еще немножко. Я тебе морса принесу. А?
Но было уже поздно. Поль преисполнился энергии.
― Неизвестность зовет нас. Вперед, к мясным коровам, которые бросают вызов ракопаукам! Где моя рубашка? Какой–то племенной бык обещал мне чистую рубашку!
— Полли, Полли! ― увещевал Лин.― Дались тебе эти коровы! Пойдем лучше в лабораторию.
— Я септический,― заявил Поль.― Не хочу в лабораторию. Хочу к коровам.
— Они тебя забодают,― сказал Лин и осекся. Это была ошибка.
— Правда? ― сказал Полли с тихим восторгом.― Рубашку. Красную. Я устрою корриду.
Лин в отчаянии хлопнул себя ладонями по ляжкам.
― Вот навязался на мою голову!.. Ракоматадор!
Он встал и направился к дому. Когда он проходил мимо Поля, Поль встал на цыпочки, выгнулся и с большим изяществом проделал полуверонику. Лин замычал и боднул его в живот.
Увидев коров, Поль сразу понял, что корриды не будет. Под ярким горячим небом через густую, в рост человека, сочную траву уходящей за горизонт шеренгой медленно двигались исполинские пятнистые туши. Шеренга въедалась в мягкую зелень равнины, черная дымящаяся земля без единой травинки оставалась за нею. Устойчивый электрический запах висел над равниной ― пахло озоном, горячим черноземом, травой и свежим навозом.