– А если не разделятся? – испытующе спросил Леклерк.
– Это эхайны, – сказал Оберт уверенно. – А мы – легкая добыча. Непременно разделятся.
– Вы уже надавали нам столько неудачных советов, Дирк… – начал было Руссо, но командор Хендрикс жестом прекратил дискуссии.
– Так мы и поступим, – сказал он строго. – Причем не мешкая ни секунды.
– И все же стоило бы собрать вместе всех здоровяков, – набычившись, сказал Хольгерсен. – Мы, по крайней мере, встретили бы карателей как полагается.
– Не стоило бы, – веско промолвил командор. – Здоровяки, как вы говорите, понесут детей и, если потребуется, поддержат женщин. Женщины и дети. Это самое важное. Спасите женщин и детей – и на небесах, если что, вам все простится. Я ведь не говорю ничего нового, не правда ли? А встречать карателей будут самые пожилые, вроде меня. Зато с оружием в руках.
– Хорошая мысль, – зловеще сказал Юбер Дюваль.
– Наглядный социал-дарвинизм, – проворчал Руссо, но спорить не стал.
Зато попытался прекословить Геррит ван Ронкел, доказывая, что сорок два года – вполне почтенный возраст, а здоровяком его можно назвать разве что в насмешку, и вообще он не любит детей, да и к женщинам относится с опаской. Командор Хендрикс оборвал его ропот коротким ледяным взглядом, и тот, более не переча, взял за руку двоих малышей, Лакруа и Рамбо, и отправился собирать свою группу.
– А мне дадут цкунг? – с надеждой спросил Оберт.
– С какой это, позвольте, стати вам вдруг дадут оружие, Дирк? – поразился командор Хендрикс.
– Но ведь я останусь?
– Мне жаль, Дирк, – сказал командор. – Но вы, верно, были невнимательны. Ведь я, кажется, поручил вам группу из десяти человек. – И он терпеливо пустился в перечисление: – Луи Бастид, Жан Мартино, Жанна Мартино, Клэр Монфор, Франц Ниденталь, Аньес Родригес, Лукас Родригес, Хорхе Родригес…
– Командор, здесь какая-то ошибка! – взмолился Оберт. – Уж кто-кто, но я уж точно не подпадаю под определение «здоровяка»! У меня, если вы забыли, нога…
– Давид Россиньоль, Армандо Торрес, – безжалостно закончил командор Хендрикс. – Вы ведь не собираетесь со мной спорить? Дирк, вы отвечаете за этих людей. Уведите их как можно дальше. И, быть может, этим вы их спасете.
Оберт выпрямился во весь свой невеликий рост, одернул куртку и сообщил своему лицу выражение гранитной непреклонности.
– Я хотел бы остаться, – заявил он твердо.
– Зачем? – кротко спросил командор.
Оберт слегка стушевался.
– Мне интересно, – сказал он, краснея.
– Дирк, – сказал командор проникновенно. – Вы тратите мое и, что намного ужаснее, свое время. И что особенно ужасно – время женщин, детей и не самых энергичных мужчин. Просто чтобы вы поняли: если все пойдет так, как оно идет сейчас, те, кто останется здесь, умрут первыми. А я пока не вижу признаков, чтобы что-то изменилось к лучшему. Вы хотите увидеть, как мы умрем? И сами хотите умереть вместе с нами? Бросьте, Дирк, вы не самый храбрый в нашем кругу, и вы еще достаточно молоды. Пускай у вас будет хотя бы небольшой шанс на благоприятный исход. А мы – я, Юбер Дюваль, Жозеф Мартино… все мы кое-что успели повидать в той, прежней, жизни… – Командор начал понемногу раздражаться, что для него было совершенно нехарактерно. – Теперь объясните мне, почему я, человек невеликого красноречия, вынужден объяснять прописные истины такому образованному умнику, как вы? Черт вас побери, Дирк, сделайте хотя бы что-нибудь полезное в своей жизни – если не для себя, то хотя бы для этих людей!
Прежде чем Оберт собрался с еще какими-то, увы, легковесными возражениями, командор повернулся к нему спиной и заговорил о чем-то с Дювалем-старшим. Небритые, грузные, с оружием в мощных лапах, они напоминали партизан какой-нибудь старинной войны, замышляющих диверсию против оккупантов. «Конечно, я просто мечтал остаться, – досадливо думал Оберт. – Все прочие житейские радости я уже испытал. Меня лупили под дых и тыкали хоксагом под ребра. Причем, что характерно, безо всякого удовольствия. Капрал Даринуэрн, помнится, сам же помог подняться и, заботливо отряхивая мусор с моей куртки, сказал: мне совсем не хочется вас наказывать. Но есть порядок, и его никому нельзя нарушать, даже вам. Вы можете впредь вести себя так, чтобы мне не пришлось заниматься тем, чем я не хочу заниматься? А я, помнится, ему отвечал в том смысле, что не можете ли вы, капрал, сделать так, чтобы мне впредь не захотелось нарушать ваш идиотский порядок, который давит мне на психику?.. Помнится, он пожал плечами и предложил неуверенно: могу побить вас еще немножко, но мы как-то очень скоро сошлись на том, что это не решает нашей проблемы… Вот умирать мне еще не доводилось. И если уж выбирать между глупой смертью и геройской, я бы, само собой разумеется, предпочел геройскую. Но для того, чтобы красиво умереть, нужна публика. Ведь кто-то должен поведать потомкам, как замечательно выглядел наш погибающий герой, какие огненные взоры он расточал своим погубителям и какие яркие, язвящие супостата речи произносил непосредственно перед тем, как испустить дух! Если нет другого выбора, меня бы устроил и такой вариант. Речь сочинить я смогу легко. Но разница в том, что командор и его друзья-партизаны желают поскорее избавиться от публики. Их вовсе не заботит, донесет ли кто-то до потомков их подвиг или нет. Поэтому они настоящие герои, а я несчастный трус». Он бросил унылый взгляд на опушку, где цепью, словно вкопанные в землю языческие идолы, обратив лица к лесу, недвижно стояли эхайны. «Хорошо также иметь приказ, – подумал он. – Простой и ясный. И точно знать, что честь превыше жизни». Чувствуя себя больной собакой, которую вдобавок еще отлупили и прогнали, Оберт поплелся к дожидавшейся его в сторонке красотке Клэр. Нога уже не давала о себе знать, но отчего-то невыносимо хотелось на нее прихрамывать.
– Два мелких Мартино и трое разнообразных Родригесов, – сказал Оберт нарочито бодрым голосом. – А также зануда Россиньоль, который испортит нам всем настроение.
– Если там еще Бастид и Торрес, – сказала Клэр, – то это почти вся наша десятка. За вычетом старшего Мартино. Который решил остаться.
– Зато у нас будет Ниденталь, – улыбнулся Оберт. – Быть может, он сумеет нейтрализовать Россиньоля своими побасенками из жизни макроэкономических показателей.
Клэр хихикнула:
Мимо них быстрым шагом, с мрачными решительными лицами, проходили знакомые и малознакомые поселяне. Некоторые женщины молча плакали. Дети не понимали, что творится с их матерями, и не очень-то по этому поводу огорчались. «Это все я затеял», – подумал Оберт. Он вдруг понял, почему хотел остаться. На тот случай, если иллюзорный шанс все же, непонятно как, но обернется полновесным избавлением… ему трудно было представить свою дальнейшую жизнь под невыносимым гнетом потерь.
«I’ll think of it all tomorrow»[7], – сказал он себе, беря Клэр под руку.
– О, у нас новый командир, – желчно проворчал Россиньоль, однако же увязываясь следом.
– Хорошо, что не стали прощаться, – сказала Клэр.
– Верно, – согласился Оберт. – От прощаний много слез, много истерик и мало толку. И потом, никто на самом деле не собирается умирать.
– У меня такое чувство, – проговорила Клэр, – что ты всегда знаешь больше, чем говоришь.
– Так и есть, – сказал он и плутовато улыбнулся. – Хочешь, открою секрет? Нас спасут в самый последний момент.
17. Истребители Миров, демоны смерти
Тринадцать эхайнов. Девять матросов, три унтера и второй навигатор Оккиорн за главного. И один на всех приказ: «Во имя Десяти Стихий, убивайте всякого, кто не эхайн». Не всем он был по нраву, и в особенности самому Оккиорну, но отменить его было некому. Каптор Хэнтауту, по своему неприятному обычаю отделившийся от основной группы, к точке встречи так и не явился, чем навлек на себя невысказанные, но вполне весомые подозрения в дезертирстве. Что ж… тот, кто без видимых колебаний покинул главный пост флагманского штурм-крейсера в угоду непонятным целям, с тем же успехом мог бросить на произвол судьбы и дюжину сослуживцев. Но приказы затем и существуют, чтобы их исполнять. Они не только упрощают армейскую жизнь, но и упорядочивают мир. Без приказов очень скоро воцарится хаос. Поэтому второй навигатор Оккиорн с фальшивым воодушевлением покрикивал: «Живей, живей, парни, шевелите ходулями… Сделаем дело и вернемся на родную жестянку…» Азартный блеск в глазах какого-нибудь там командор-сержанта Гротизурна или матроса Иратхирха был ему неприятен. Они пересекли поселок, даже не озираясь по сторонам… дома как дома, куда ни ткнись – все пустые, и если уж работать с толком, то полагалось бы все их предавать огню сразу после обследования, но кому же придет в голову следовать тактике выжженной земли внутри космической станции… почти не запыхавшись, хотя не одному Оккиорну, должно быть, подумалось, что личные гравигены вовсе не помешали бы. Миновали поле церфесса с его скребущим по душе неумолчным шорохом. Матросу Цардастарну померещилось движение в самой гуще колосьев, пальнул навскидку – взметнулось сине-зеленое облако растительного крошева вперемешку с грунтом. Над ним ядовито посмеялись, не прекращая движения. На границе поля и лесополосы нелепо и сиротливо торчала пустая сторожевая башня. Одна из тех, с которых следили за поведением заложников четверо охранников, что повстречались им еще на подступах к поселку. У охранников не было директив, каковые препятствовали бы оставить посты и бросить все к трепаным демонам. Они и бросили, и теперь уносили ноги подальше от греха, хотя и прятали взгляды пристыженно, сознавая, очевидно, что их товарищам, с которыми они делили кров и солдатскую пайку, суждена намного более скверная участь. Направление, впрочем, указали и описали диспозицию в меру своего соображения (все четверо, как на подбор, один другого тупее; такие, должно быть, здесь только и могли выдержать). Две с небольшим сотни этелекхов, вооруженные тремя цкунгами, ни тем ни другим толком не владеющие и начисто лишенные боевого духа. Десять патрульных, все при скернах и хоксагах, то есть оснащенные легче легкого, но жестко мотивированные приказом защищать вверенные им жизни. Если к ним добавить еще капрала Даринуэрна, изрядно симпатизирующего этелекхам, то мало не покажется. Есть еще капитан Ктелларн… но этого, если и появится, можно в расчет не принимать: такой и сам с готовностью загрызет любого этелекха, тот еще психопат, по чердаку ветер гуляет, окно на последней петле держится… Теперь охранники, верно, уже смолили гнячку на борту люгера и не чаяли поскорее отсюда подорваться. А эршогоннары между тем ступили на опушку леса… и попятились, оглушенные невыносимой вонью. «Что за херюзга?!» – прокашлял сквозь слезы Оккиорн, в замешательстве перейдя на кнакабум, чего при обычных обстоятельствах демонстративно избегал. «Льергаэ, янрирр навигатор, – с готовностью ответил старшина Ктаригу, тертый калач, перестарок, многое повидавший, но с дисциплиной бывший не в ладах, что и стало причиной его задержки в продвижении от унтеров к более высоким чинам. – Валит с ног почище тумезного зузыря… Неплохо придумали, чего уж там. Да только этелекхи, видать, на таком кураже были, что им и льергаэ сделался нипочем!» – «Опустить забрала, – скомандовал Оккиорн. – Рассредоточиться, видеть соседа. Убивать всякого, кто не эхайн. Цепью – вперед!» Он вдруг подумал, что станется, если на прицеле окажется женщина… или ребенок. По слухам, они почти такие же, как эхайны. Только намного слабее… Опустив забрало, первым долгом продул внутренности скафандра. Чистым воздухом легче дышать, да и адреналина добавляется. На взводе, когда голова слегка плывет, и убивать проще… Видимость была ни к демонам, забрало сразу покрылось отвратительными жирными испарениями, с которыми не было сладу. Приходилось поминутно останавливаться и руками оттирать шлем от липкой дряни. Справа, на расстоянии прямой видимости, топал матрос Иратхирх, и у него были те же проблемы. Слева же вышагивал старшина Ктаригу с откинутым забралом, скалясь во весь рот. Ему, с его насквозь прокуренным дешевой травой всех сортов организмом, адский смрад был как видно нипочем. Границы реальности сдвинулись. Оккиорну чудилось, будто бы он в своем легком скафандре, погрузившись с головой в неохватный запущенный аквариум, с усилием проталкивается сквозь упругую жидкую взвесь, а вокруг него кустятся ослизлые водоросли и равнодушно полощут щупальцами закопавшиеся в донный ил гигантские моллюски. Опасность – повсюду. Она не видна, но осязаема, она как-то просачивается сквозь непроницаемую ткань скафандра, а затем, не встречая более препятствий, и сквозь кожу, сразу до нервов, до костей… Плотная серо-зеленая муть прямо перед лицом вдруг с треском расселась, как если бы разорвали ветхий занавес, забрало залилось темным, оберегая глаза от слепящей вспышки, что-то ударило под сердце тяжко и грубо, так, что дыхание остановилось. «Что это?» – коротко и беспомощно подумал Оккиорн и рухнул как скошенный. Внутренняя поверхность шлема защитила затылок как смогла, но голова зазвенела, словно судовой колокол, возвещая отбой. «Противник атакует!» – заорал кто-то в наушниках. «Кого атакует?.. Какой противник?..» Навигатор с громадным трудом переместился на живот, головой в сторону предполагаемого противника, притулился к торчащему из грунта сплетению корней и затих. Над ним со скворчанием проносились молнии разрядов. «В меня попали… Почему я не убит?! Стихия-охранительница, у них патрульные скерны и цкунги, и ничего больше, а мы в скафандрах!.. Как я мог забыть?! Им просто нечем нас убивать…» Он привстал на колено, чтобы скомандовать контратаку, и увидел старшину Ктаригу. Тот лежал в нескольких шагах, неудобно, на излом хребта, перевесившись спиной поперек толстенного корневища, лицо его было выжжено, чудом уцелевшие глаза изумленно выпучены. Довыделывался, кхэри ублюдочный… Патрульные… жестко мотивированные… в грунт их на три ярда вглубь… «Не бахрыжиться! – рявкнул Оккиорн, выпрямляясь во весь рост. – Травить мисхаз по одному, шквалом! Разряды на полную мощность! У них нет скафандров, а в руках детские фитюльки! Они голые и безоружные!» В него снова попали, но вскользь, даже не раскрутило. Он выстрелил в ответ и с удовлетворением обнаружил, что по меньшей мере пять скернов жахнули в том же направлении. От страха не осталось и следа. Какой может быть страх, когда ты неуязвим?! Чего-чего, а уже адреналина в крови теперь хватало, даже голову обносило. Высоко поднимая ноги, чтобы не спотыкаться, навигатор Оккиорн двинулся вперед, будто маршировал. Его тяжелый скерн лупил сериями разрядов, как огнемет. Впереди горело и чадило. В наушниках висел неумолчный черный кнакабум. Стена огня выкатилась на окраину леса и поползла дальше, не оставляя позади себя ничего живого. Неживое стоячее солнце растворило свой искусственный свет в облаках сизого дыма. Оккиорн все же споткнулся и едва не потерял равновесие. Чье-то тело, аморфное, черное, как обугленная колода, в черной конечности зажат закопченный оружейный ствол… Хотелось верить, что это был кто-то из патрульных или даже какой-нибудь особенно отважный этелекх. «Янрирр каптор, вы не представляете, какую забаву пропустили!» – сказал в пространство Оккиорн, без большой надежды рассчитывая, что Хэнтауту его услышит. Он перевел скерн на одиночные точечные разряды, экономя батареи. Другие вынужденно последовали его примеру. Все равно в них никто не стрелял. Сопротивление было совершенно подавлено. Шагавший неподалеку Гротизурн, отчаянно бранясь, вхолостую давил на спуск. «Я пустой! – сообщил он огорченно. – А кто-то обещал мне этелекхов…» – «С этелекхами ты справишься и голыми руками», – смеясь, заверил его Оккиорн. Он был как пьяный. Они все были пьяны от огня и неуязвимости. Словно демоны смерти, дети Урангау, Стихии всесожжения. «Вот они!» – завопил кто-то. «Где? Где?!» – «Здесь, повсюду! Рассыпались, как звери в саванне!» Оккиорн и сам уже видел. Ломающийся в дымном мареве длинный нечеткий силуэт. Этелекх. Ни с чем не спутаешь, даже если видишь впервые. Зачем он бежит? Надеется спастись? Смешно… Кто это – самка? Детеныш? Да никакой нет разницы… Навигатор выстрелил почти не целясь и, разумеется, не попал. Ерунда. Охота только началась…