Как бы ни было истощено его тело, какой бы холодной ни была душа, он всегда чем-то занят. Кафф спит, трахается и сражается, а остальное время умеет посвятить самым разным мелочам. Например, может часами точить какой-нибудь гвоздь с усердием азиата. Или, рассупонившись и закрыв глаза, подставляет пузо солнечным лучам. Если он еще разинет рот – станет похож на крокодила. Все остальное ему безразлично.
– Мы погибнем, – сказал я как-то ему.
– Погибнем – значит, погибнем, – ответил он с фатализмом бедуина.
Иногда Батис садится на гранитную скалу и глядит прямо перед собой. Он смотрит, как лунатик. Таким образом ему удается забыть о бренности бытия. Короткие колья, которые я в свое время расставил повсюду, смотрят вверх своими остриями, а он все выбирает удобную позицию и сидит с широко раскрытыми глазами. Его торс словно сросся с камнем, а фигура превратилась в подобие языческого идола. Батис переживает что-то вроде вечной смерти. Вечером звучит сигнал тревоги: – Zum Leuchtturm! На маяк!
Наша апатия рассеялась в тот день, когда по чистой случайности Батис поднялся на верхний этаж маяка. Он решил проверить, хорошо ли работают прожекторы. Я в это время смотрел в сторону затонувшего португальского судна. Батис принялся смазывать механизм. Чтобы не молчать, я спросил его, какой груз вез этот корабль.
– Взрывчатку, – пробормотал он, стоя на коленях и настраивая прожектор.
– Вы в этом уверены? – спросил я лениво, просто что бы поддержать разговор.
– Динамит. Контрабандный динамит, – пояснил он с присущей ему немногословностью.
На этом наш разговор прервался. Позже я заговорил о взрывчатке еще раз. Как объяснил Каффу матрос, выживший в первую ночь, корабль вез динамит нелегально. Им удалось заполучить его по бросовой цене на какой-то южноафриканской шахте, и они хотели выгодно его продать где-нибудь в Чили или в Аргентине. Взрывчатку могли бы использовать на нужды какой-то там революции. На складе маяка я обнаружил полное снаряжение аквалангиста. Моему мозгу потребовалось еще два дня, чтобы в нем окончательно созрела одна идея. Но уже от самих мыслей в этом направлении ужасно хотелось смеяться. Ночь выдалась кошмарной: чудища сгрудились прямо за нашей дверью. Батис производил выстрел за выстрелом в темноту, но ему никак не удавалось их рассеять, поэтому он попросил меня проверить засовы. Я повиновался и стал спускаться по лестнице; округлые стены усиливали звуки, и внутри маяка вой чудищ звучал, как грозные мелодии гигантского органа. Мне захотелось вернуться, но я сделал над собой усилие и добрался до входной двери. Какой бы прочной ни была железная пластина, она уже прогнулась внутрь. Деревянные засовы наполовину сломались и трещали под напором чудовищ. Ничего путного я сделать не мог. Если бы они проникли внутрь, то сожрали бы нас – таков был бы наш конец. Но Батис убил многих из них, а может быть, им просто надоело сражаться.
На следующий день Кафф сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я принял предложение с большим любопытством, потому что подобные начинания были не в его характере.
– После обеда, – сказал я.
– После обеда, – подтвердил он. И исчез.
Мне показалось, что Батис спрятался где-нибудь в лесу. С Каффом происходило нечто из ряда вон выходящее, если он вдруг решил предаться размышлениям.
Я занялся укреплением веревочной сети с жестянками вокруг маяка. Тем временем животина вышла наружу. После упражнений с Батисом она не надела этот жуткий свитер и была нагой. Не заметив меня, она направилась к узкой полоске песка на берегу, с той стороны острова, где скалы были особенно высокими и острыми. Мне надоело мое изнурительное занятие, и я последовал за ней.
Я настиг ее, прыгая с камня на камень.