Лошади уже устали и начали замедлять бег; телега, на которой, словно мешок с яблоками, переваливался чудом не выпавший и так и не проснувшийся Сёмка, готова была развалиться, когда лес неожиданно кончился, и Силантий, выехав на открытое место, уперся в последнюю подводу неторопливо бредущего обоза. Вытерев рукавом холодный пот, он медленно стал приходить в себя, ослабил поводья, давая лошадям отдых после бешеной скачки. Успокоившись немного, Силантий начал размышлять про себя о том, что с ним произошло. Бывшие страхи уже казались не такими грозными. Луна хитро смотрела на него с высоты, и Силантию вдруг показалось, будто на него смотрит единственный глаз Иуды. Обоз продолжал свой путь, но никто даже не заметил исчезновения и внезапного появления последней подводы.
Забрезжил долгожданный рассвет; одна за другой стали гаснуть звезды. Когда наконец появились признаки человеческого обитания и обоз въехал в поселок лесорубов, Ефим Кузьмич направил лошадей через прогон и вывел обоз к старой, покосившейся от времени избенке.
— Ну, стало быть, здесь и остановимся, — сказал Кузьмич, заворачивая во двор.
Двор был большой, и все одиннадцать подвод вскоре были распряжены, а кони отведены в сарай, где им был задан корм. Возчики развели костер и улеглись вокруг него. Петрович тем временем занялся приготовлением похлебки. Насытившись, возчики задремали. Лишь один Силантий не спал, осмысливал происшедшее с ним. И чем больше думал, тем более склонялся к мысли, что он просто-напросто струсил. Сомнения грызли его душу, потому что никто еще не говорил про него, что он трус. «Да не трус я, — думал Силантий, — а вот так вышло…». Одолеваемый тяжелыми думами, не спавший всю ночь, он стал искать место, где прикорнуть. Вокруг костра всё было занято, и, весь продрогший, он решил зайти в избу: правда, там тесновато, но хоть на полу посплю, зато в тепле.
Едва не стукнувшись о косяк двери, Силантий вошел в небольшую комнатушку с пыльными, грязными окнами, отчего свет почти не проникал в нее. Около печи копошилась опрятная проворная старушка.
— Бог в помощь! — обратился Силантий к бабке.
— Спасибо, сынок, — добрым, слегка певучим голосом ответила та.
— Местечко не найдется у вас? Продрог я малость.
— Чего ж не найдется? Для доброго человека всегда найдется. Проходи да ложись.
Силантий поблагодарил старуху, и, пройдя мимо спавшего на сундуке бригадира, улегся на стоявшей за печью лавке, и укрылся большой, мягкой овчиной. Разморенный теплотой и похлебкой Петровича, герой наш забылся в глубоком сне.
Когда Силантий проснулся, добрая старушка сидела за столом и что-то ела. Приглядевшись, Силантий с ужасом увидел рядом с миской, из которой она хлебала большой деревянной ложкой свое варево, оскаленную голову Ефима Кузьмича. Старуха обернулась к Силантию и дико захохотала. Он закричал и проснулся в этот раз уже по-настоящему. Проспал он, по-видимому, долго, так как в избе был такой же полумрак, какой был, когда он заснул. Бесшумно открылась дверь, и в нее мышкой проскользнула старуха.
— Проснулся, милок? — приветливо улыбнулась она Силантию.
Тот смотрел на нее с нескрываемым удивлением и наконец вспомнил всё случившееся с ним накануне.
— Не в себе я, бабка, — сказал он.
— Оно и видно, весь день метался как в горячке, бормотал что-то, словно бежал от кого…
Силантий угрюмо молчал.
— Затаил ты что-то в себе, — продолжала старуха, — не гоже так-то одному беду прожить, ты возьми и расскажи бабушке Лукерье, может, я тебе советом помогу, успокою.
Услышав такое проникновение в его мысли, Силантий, уставший хранить в себе свои тревоги, сомнения и страхи, неожиданно для себя всё ей рассказал. Внимательно выслушав его рассказ, Лукерья задумчиво покачала головой.
— В плохую историю попал ты, сынок, — сказала она. — Теперь послушай то, что я тебе расскажу.