Солдат ходит на охоту, бьет дичь, а тринадцатирылый кувшин в двенадцати рылах готовит кушанье. Один раз и говорит солдат жене:
— Хочу воды гораздо.
Она принесла.
— Иван Федорович! Скажи, пожалуйста, для чего тринадцатое рыло в кувшине существует?
— В нем усыпляющая вода. Двенадцать суток будет спать тот, кто напьется.
Наутро она приготовила усыпляющей воды и дала ему выпить, потом кресанула кресало. Появились два молодца.
— Что желаете, государыня?
— Немедленно выкопайте яму двенадцати сажен глубиною и киньте в нее Тихона-Тиханского — Ивана Федоровича Горемыку.
Закопали солдата, поставили памятник, надпись вызолотили. Царевна села на ковер-самолет, надела шапку-невидимку:
— А ну-ка, ковер-самолет, золотые берега, поднимись в гору высоко! — И полетела к царю-победителю.
Проснулся солдат на тринадцатые сутки, хотел потянуться — тесно в могиле.
— Дедушка-волшебушка, не расширишь ли ты могилу хоть немного?
Посвободнело.
— Дедушка-волшебушка, не увижуль я свету белого?
Стало видно небо.
— Дедушка-волшебушка, не вытянешь ли ты меня из могилы?
Вихрем выхватило.
— Зарой мою страшную могилу.
Яму с землей сравняло.
Вышел солдат на берег и стал похаживать около моря.
— Эх, когда бы мне лодка прекрасная попалась, я бы покатался по морю!
Появилась лодка, солдат сел, и понесло его по теплому морю. Заехал он на остров, питается разными фруктами. Вот нашел ягоды ароматные. Когда покушал этих ягод, стало у него двенадцать рогов на голове и двенадцать горбов на спине. Ужаснулся солдат:
— Теперь меня кто-нибудь убьет вместо морского чудовища.
Наутро нашел другие ягоды. Покушал — и ни горбов, ни рогов нет. Стал такой красавец, что только в сказке сказать.
Нарвал солдат ягод двух сортов. Вышел к берегу. Видит, идут двенадцать кораблей. Он давай махать шапкою.
— Спасите меня!
Боцман приказал спустить шлюпки. Матросы отправились за солдатом. Приехали.
— Кто ты такой?
— Вот шел корабль и разбился. Меня на этот необитаемый остров на доске выбросило.
Его сейчас же на тот корабль взяли.
— Куда же идут эти корабли?
— Эти корабли царя-добродетеля везут дань царю-победителю.
— А долго вы будете ехать на этих кораблях?
— Месяцев шесть, не меньше.
— А ежели за шесть часов доставлю?
— Мы б тогда тебе сами от себя корабль с товарами дали.
— Крепите свои бокштовые.
Взошел на корабль и говорит:
— Эй, дедушка-волшебушка, тряхани!
Как тряхануло! Быстро пули так не летают, как корабли летели. Не успели оглянуться, как к пристани царя-победителя пристали. Слуги царя-добродетеля багаж сдают, а солдат вышел на берег, раскинул палатку и начал ягодами торговать.
От государева дворца приходила фрейлина, увидела солдата-красавца и загляделась.
— Желаете и вы такой быть? — спрашивает солдат.— Скушайте эту ягодку.
Фрейлина скушала ягодку и стала такая же красивая, как он. Пришла во дворец. Государыня увидела ее, позеленела от зависти.
Рассказала фрейлина, почему она похорошела, государыня и приказывает:
— Купи мне скорей!
Фрейлина купила ягод и принесла государыне — жене солдата. Она скушала, и выросли у нее двенадцать рогов на голове, двенадцать горбов на спине.
Приезжало много докторов и не могли вылечить.
Пошли слухи, что есть за границей доктор знатный. Солдат и говорит:
— Эх, дедушка-волшебушка, когда б у меня того доктора были документы.
Сказано — сделано.
Пришел солдат во дворец, показал свои документы, государь и спрашивает:
— Сколько будет стоить лечение?
— Пять миллионов, государь.
— А что же делать нужно?
— Делайте баню.
Сделали, натопили и государеву дочь втащили. Солдат приготовил шомполов железных, положил ее на полок и давай сечь, приговаривая:
— Имеешь ли ты мужа?
Она кричать хотела. Солдат сейчас, недолго думаючи, потребовал, чтобы поставили стражу от дворца до бани и чтоб подали сундучок с вещами больной.
Принесли все вещи. Солдат надел свою шапку-невидимку, вышел из бани и написал на двери: «Не доктор лечил, а солдат царевну учил».
Вернулся обратно. Дал ей ягоду скушать. Ни горбов, ни рогов не осталось. Посадил жену на ковер и говорит:
— А ну-ка, ковер-самолет — золотые берега, поднимись высоко, полетим к царю-добродетелю.
Прилетел, нашел своего товарища-сапожника и говорит:
— Вот тебе, братец, жена, если ты до сих пор не женился.
И во дворец царя-добродетеля пошел. Шел солдат по залам — выскакивали вельможи, царевы советчики, вели в гостиную, приглашали за столы дубовые, точеные.
Начался обед. Царь-добродетель на троне сидел, хмурился, на солдата косо поглядывал.
Горемыку стали допрашивать. По бокам стражу поставили: все генералы да полковники.
— Раскрой нам силу свою волшебную!
Понял тут солдат, что под него подкоп ведут, что за верную службу ему кандалы куют, что надо не царю служить, а народ будить. Надел он шапку-невидимку— и был таков.
Сапожник же с царевой дочкой и посейчас мучается.
КАТИГОРОШИНКА
Жил купец с женою, двумя сыновьями и красавицей дочкой. На все свое имущество купец накупил товаров и поплыл морем. Случилась в тот час непогодь — буря. От нее купец и затонул со всем добром.
Купчиха очень печалилась по мужу. Еще не оправилась от этой беды — глядь, за воротами другая беда.
Раз в ясный день дети прогуливались в своем саду за каменной стеной. Откуда ни возьмись на тот час, на ту минуту лютый змей Шкурупей. Не успели братья образумиться от страху, а уж в темном облаке понес змей их милую сестрицу.
Купчиха чуть не ослепла от горя: плакала и дни и ночи. Братья снарядились и поехали в путь-дорогу разыскивать сестру.
Купчиха стала жить без сыновей плохо, обеднела, сама таскала воду.
Три года минуло, как уехали ее сыновья, ни слуху, ни духу о них. Идет однажды купчиха за водой, притомилась сильно (она полные ведра несла), остановилась отдохнуть.
Глаза ее от большого горя и кручинушки слезами наполнились. Выкатилась слезинка из глаза, в ведро упала и моментально стала белой отборной горошиной. Понравилась горошина купчихе — достала она ее из воды, проглотила, и родился мальчик. Назвали его Катигорошинка.
Не по дням, а по часам рос Катигорошинка, даже можно сказать, не по часам, а по минутам; учился хорошо и скоро писать и читать стал не только лучше мальчиков, которые с ним в школу ходили, но лучше самих учителей.
Услыхал раз Катигорошинка от матери, что сестру его змей украл, и говорит:
— Благословите, матушка, в путь-дорогу!
— Куда ты, сынок, последняя ты у меня радость и утешение!
— За сестрой, матушка! Благословите в путь-дорогу!
Дала ему мать иголочку и свое родительское благословение.
Из дому Катигорошинка пошел сперва к кузнецу:
— Перекуй на трость иголочку!
Кузнец сковал. Катигорошинка подбросил скованную тросточку, ладонь подставил — тросточка сплющилась (в ней было двадцать пять пудов).
Сковал кузнец новую тросточку. Катигорошинка подбросил ее, подставил богатырское колено, она ударилась и сломалась.
Третий раз вышла добрая трость. Как махнул ею вверх Катигорошинка, даже загудела. Подставил голову, ударилась с большой высоты, но осталась цела, а на голове у Катигорошинки только волосы дрогнули.
— Эта тросточка по мне!
Зашагал богатырь в путь-дорогу.
Доходит до большой равнины. Там конюх стадо лошадей пасет. Конюх, как увидел Катигорошинку, давай кричать:
— Не ходи, не ходи: на верхней дороге жеребец тебя затопчет.
А Катигорошинка все идет и идет. Жеребец набросился на него. Он схватил жеребца за хвост да об землю как ударил, так шкуру и стащил.
— Вот ты мне своей лошадкой хвалился, а теперь шкуркой полюбуйся! — кричит Катигорошинка конюху.
Плачет конюх: загубит его теперь змей Шкурупей.
Катигорошинка как услыхал имя Шкурупея, очень обрадовался, что на след напал, идет к змею. На дороге облупил еще быка-бодуна, то же сделал и с бараном-бодуном.
Приходит к озеру. У озера растет могучий дуб, а под дубом находился мужественный человек.
— Какого ты роду-племени? — спрашивает Катигорошинку.
— Зовусь я Катигорошинка, а иду я к змею Шкурупею. Ты мне покажи дорогу.
— Пятьдесят лет я охраняю озера своего господина, змея Шкурупея, и еще никому не поздоровилось, кто со мной в бой вступал. И ты, молодой юноша, лишишься сейчас жизни, если далее пойдешь. Вот видишь, лежит сюда дорожка к озеру от дворца, что виднеется вон там, на горе. Туда скоро прилетит мой хозяин, лютый змей Шкурупей. Он на два аршина воды выпивает из этого озера и на аршин земли поедает, и крепко-накрепко он приказал мне никого не пропускать к нему во дворец.