В Дании мы тогда оставались недолго. В этом месяце стоявший в Киеве Бессарабский пехотный полк, шефом которого числился Михаил Александрович, праздновал свой 100-летний юбилей и ожидал посещения великого князя160.
Отправились мы туда на той же яхте «Зарница». Некоторую часть пути нас провожала императрица Мария Федоровна. Дойдя до Либавы, мы пересели в ожидавший нас там великокняжеский вагон и в нем доехали до Киева.
О нашем тогдашнем пребывании в Киеве у меня сохранилось смутное представление. Помню только, что население встретило великого князя не казенно, а сердечно, и что улицы во время его проездов в течение всех четырех дней пребывания были полны густой толпой народа, кричавшей «ура» и всякими способами старавшейся показать свое расположение.
Помню и то, что Киев, который я увидал тогда в первый раз, поразил меня неожиданной красотой, а пещеры Киево-Печерской Лавры оставили еще более глубокое впечатление, чем римские катакомбы.
Останавливались мы тогда в местном дворце, предназначенном для временных высочайших пребываний. В этом дворце в предреволюционные месяцы долгое время жила впоследствии императрица-мать. Здание дворца довольно обширно, но не уютно. Ни своим внешним видом, ни внутренним убранством оно совершенно не заслуживает такого громкого названия. Ведало постройкой Киевского дворца главное управление уделов, и он во многом напоминает те безвкусные лагерные дворцы в Красном Селе, построенные тем же ведомством161. В нем великий князь и давал парадный обед офицерам своего полка вместе с высшими представителями края, с киевским митрополитом и генерал-губернатором Треповым во главе.
Почему-то вспоминается, что обед этот благодаря полному неумению местной прислуги и непомерно длинным промежуткам в подаче блюд затянулся чуть ли не до полуночи. Бедный Михаил Александрович, чувствовавший себя к тому же нездоровым, вынужден был в течение долгих часов занимать разговором своих почетных гостей и чуть из-за этого не слег. Великий князь обладал большой физической силой, но, как ни странно, наряду с этим редко чувствовал себя совершенно здоровым. Даже небольшая тряска удобного императорского вагона и долгие придворные торжества сказывались на нем не только непомерной усталостью, но и недомоганием.
Усталые от всех празднеств, приемов и посещений, длившихся полнедели с раннего утра до позднего вечера, мы покинули Киев и, не заезжая в Орел, вернулись в Гатчину.
Оттуда уже поздней осенью, как и в прошлом году, великий князь уехал инкогнито, с разрешения Его Величества без всякого официального сопровождения за границу, обещая вернуться в Орел к Рождеству.
XIX
Наступало Рождество, а Михаил Александрович не приезжал.
В начале января я неожиданно прочел в «Русском инвалиде», что великий князь назначается командиром кавалергардского полка, о чем ему немедленно и телеграфировал. Назначение это не только для меня, но и для самого Михаила Александровича было снова полнейшей неожиданностью и, видимо, совершенно не отвечало его желаниям162.
Какие силы, чьи советы и чьи надежды вызвали это назначение, мне так и осталось до сих пор неизвестным. Во всяком случае, с внешней стороны это был большой служебный шаг вперед, наполнивший бы всякого другого большой радостью.
Но Михаил Александрович отнюдь не торопился принять этот самый блестящий полк гвардии в свое командование. Его возвращение из-за границы откладывалось с недели на неделю и последовало лишь в феврале.
Для меня лично это долгое отсутствие великого князя являлось особенно сложным. Приходилось спешно ликвидировать наш «двор» в Орле и одновременно устраиваться на новом месте в Петербурге.
Требовалось ежедневно много указаний лично от самого Михаила Александровича, порою о самых мелочах, а сноситься было можно только письмами и телеграммами. В особенности много переписки вызвал вопрос о помещении великого князя.
Императрица-мать находила самым естественным, чтобы ее сын, командуя ее кавалергардским полком, жил бы с нею по примеру Гатчины в Аничковском дворце – что было бы, конечно, удобнее в смысле ненужности нового устройства, – а великий князь желал занять казенную квартиру командира полка.
Дело это еще осложнялось тем, что прежний командир полка граф Менгден долго не получал следующего назначения и ввиду такой неизвестности продолжал занимать свое казенное помещение.
По поручению великого князя мне несколько раз приходилось ездить в Царское Село к государю, чтобы испросить личные указания Его Величества и доложить о желаниях Михаила Александровича.
Это и был год моего первого, более близкого общения с государем. До этого я с ним хотя и часто как адъютант великого князя встречался, но в менее простой и не в домашней обстановке.
Уже тогда меня привлекли его удивительная «уютная» простота в одежде, немного грустное спокойствие и вместе с тем какое-то серьезное добродушие, с какими он умел встретить, беседовать, а затем и проститься с собеседником. Любой столоначальник бывал проникнут по внешности большей важностью своего значения, чем этот повелитель 160-миллионного русского народа…
С первых же мгновений свидания с государем мое обычное волнение меня совершенно покидало. Я сразу чувствовал, что ему можно все говорить, не подбирая выражений, не думая об этикете, не боясь показаться смешным.
Можно было быть даже резким, но при непременном условии полной искренности и незаинтересованности. Государь умел слушать как никто: серьезно, спокойно, не перебивая собеседника и стараясь вникнуть в смысл порою бессвязных фраз. Только в редких случаях приходилось во время доклада замечать, что мысли государя направлены куда-то в сторону. Но это случалось с близкими людьми. С посторонними он ничем не отвлекался во время разговора.
Заметив смущение собеседника, государь находчиво, почти незаметно приходил к нему на помощь, и все-таки я никогда не переставал чувствовать все величие его сана, но вместе с тем всегда одновременно его доброжелательство и сердечность самого простого человека, и поэтому мне с ним было так легко.
Впоследствии я часто перебирал в своих мыслях его политических противников, а также и громких критиков из общества, стараясь относиться к ним беспристрастно, и все же не только по государственному опыту, вдумчивости, но и по душевным человеческим качествам, как и по житейскому такту, все они были намного мельче его.
В тот первый мой частный приезд в Царское Село государь сейчас же стал на сторону Михаила Александровича. «Конечно, ему естественнее жить в полку, – сказал он мне. – Это лучше для службы и сближает с частью и офицерами. Я вполне понимаю Мишу… Когда я сам начал службу в войсках, я тоже сначала жил в Аничковском и на себе испытал, как это неудобно во многих отношениях. Я понимаю и мою матушку – ей, конечно, приятнее, чтобы Миша жил с нею. Но служба службой… Я еще поговорю с матушкой, и она, конечно, не будет ничего иметь против».
* * *Комнаты Михаила Александровича в Аничковом дворце были, в общем, действительно очень неуютны, и благодаря промозглому петербургскому климату и тому, что они выходили хотя и на широкий, но застроенный двор, они были плохо освещены.
В кабинете, немного обширнее и выше гатчинского, стояла мебель очень хорошего, но современного мастера, что редко дает впечатление домашнего уюта и «насиженного гнезда», а скорее напоминает покои какого-нибудь роскошно отделанного отеля, предназначенного лишь для коротких остановок.
Перед кабинетом находилась самая обыденная, какая-то тусклая приемная, за ним шла скромная, очень пустынная и очень темная спальня; за спальней следовали две уже совсем бесцветные серые комнатки.
В одной из них, проходной, ставился иногда столик для наших обедов и завтраков, когда императрица отсутствовала, а в другой, выходившей окнами на какой-то промежуточный двор, мне приходилось подолгу жить, когда великий князь оставался на более продолжительное время в Петербурге. У государя своего отдельного помещения в Аничковском дворце уже тогда не было. Когда Его Величество приезжал после какого-нибудь петербургского парада повидать свою матушку, ему обыкновенно приготовляли переодеваться в моей комнате, и я тогда на те часы оттуда «исчезал».
Кабинетом Михаила Александровича государь также иногда пользовался во время своих наездов в Петербург для приема разных лиц. Там, как я вспоминаю, происходил и последний доклад графа В. Н. Коковцова, о котором тогда много говорили.
В помещение Михаила Александровича можно было попасть по левой боковой лестнице с главного подъезда, но к нему вела и отдельная, чрезвычайно узкая винтовая лестница со двора, которой мы с великим князем обыкновенно и пользовались. Передняя там совершенно отсутствовала. Ее заменяла нижняя площадка, где можно было повесить не более 3-4 пальто.