К сожалению, ему приходилось бывать в Орле редко, лишь кратковременными наездами, так как на руках его находилось все управление обширными имениями отца.
Насколько мне запомнилось, наше окончательное переселение в Орел совершилось в самом конце сентября 1909 года, чтобы день полкового праздника, 1 сентября150, провести вместе с черниговскими гусарами.
С этих, собственно, дней и началась отдельная жизнь великого князя от матери. Вступал он в нее с понятным волнением. Все было для него ново и сначала очень неуютно – и роль ответственного самостоятельного начальника, и пребывание в незнакомом городе, где все глаза были обращены на него как на брата царствующего императора.
Приходилось быть не только командиром полка и представителем царской семьи, но по возможности не отдаляться и от местного губернского общества, ожидавшего от общения с ним многого.
Но создавшееся положение было новым и для самого этого общества, а также и для меня лично. Я мало знал губернскую жизнь, хотя много о ней читал, слышал и догадывался. Это, конечно, не то же самое, что собственный опыт.
Первые дни, и не только дни, но и месяцы, поэтому обеим сторонам приходилось присматриваться друг к другу. Великий князь, я и иногда приезжавший к нам граф Воронцов-Дашков были немногочисленны, и изучить нас в провинции, где все на виду, и всякий знает, что другой не только думает, но и ест, было чрезвычайно легко.
Нам же это далось намного труднее, а узнать все существующие в местном обществе взаимоотношения оказалось и до самого конца не под силу. Впрочем, я лично и не старался, по своему обыкновению, в это вникать. Ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем151 вряд ли кому интересны, кроме них самих.
Более всего местных жителей занимали сначала вопросы, связанные с особым этикетом, которым должен был быть, по их мнению, окружен великий князь в Орле, о чем и происходили со мной длинные и частые совещания. Для Михаила Александровича, как я уже сказал, эти вопросы были всегда особенно неприятны, что он порою и старался демонстративно выказывать.
Но отделаться от всякого внешнего почета, ввиду положения великого князя, было ему, конечно, немыслимо. Это не только бы огорчило, но и искренно обидело бы местных жителей. Получив «своего» великого князя, Орел желал иметь и «свой» маленький двор, и свою собственную придворную жизнь.
Там даже сокрушались, что Михаил Александрович не женат, и были чрезвычайно обрадованы, когда узнали, что к нам изредка будет приезжать великая княгиня Ольга Александровна и играть роль хозяйки. В случае отсутствия всякого декорума и замкнутости великого князя Орел никому не простил бы своего разочарования.
Во всех восторгах от простоты и доступности Михаила Александровича все же неизменно проскальзывали ему порицания именно за эти его «слишком большую простоту и доступность».
– Он не должен быть таким, – говорили в особенности старики. – Его высочество должен разбирать людей и не всем оказывать внимание… а то подумайте, он дольше всех говорил с Н. и тем обидел многих порядочных людей.
Но столичные жители напрасно все же смотрят с таким превосходством на своих провинциальных собратьев. Как я убедился, одна жизнь на петербургских улицах и в петербургском доме еще не делает сапожника искуснее, ученого ученее, а человека из общества особенно занимательным.
В провинции встречается отнюдь не больше странностей, чем в обеих столицах, и там находится не меньше людей, которых следует глубоко уважать. В провинции только меньше возможности пользоваться всем тем, что дает современная культура и наука. Но иметь возможность пользоваться культурными достижениями и иметь способность их воспринимать – это, конечно, не одно и то же. Люди везде люди, и в высшем кругу столицы под покровом, быть может, более изощренного лоска и манер скрыто порою немало провинциального мещанства, удивившего бы многих умных людей из средних слоев уездного городка, а в любой губернии всегда можно найти достаточное количество постоянно там живущих или наезжающих туда жителей, ничем не отличающихся от петербургского high life.
Среди других городов Орел в этом отношении еще менее представлял исключение. В нем сохранилось много старинных дворянских семей, еще почти с прежним укладом жизни, столь памятным нам по тургеневским рассказам. В других провинциальных городах этот тип уже вымер окончательно.
Я до сих пор вспоминаю маленькую усадьбу на высоком берегу реки, на окраине города, в которой, по рассказам старожилов, еще недавно жила семья, описанная Тургеневым в его «Дворянском гнезде»152.
Мне называли ее фамилию, но я теперь забыл. К сожалению, за дальностью расстояния и неимением времени не удалось посетить и тургеневского «Спасского-Лутовинова», хотя меня туда и приглашала его теперешняя владетельница, жена орловского вице-губернатора Галахова, близкая родственница поэта Шеншина. По ее словам, усадебные постройки там пришли уже в ветхость, и она перевезла полностью весь тургеневский кабинет в свой городской дом.
Центральное место в нем занимал большой старинный диван – знаменитый «самосон», как его любил называть Тургенев. Как вся тогдашняя мебель, он был все же достаточно тверд и совершенно не располагал к сладкому сну.
Кроме общества офицеров своего полка, их семейств и административных лиц, великий князь изредка посещал дома Свербеевых, Андреевских, Галахова, Лопухина, Владимировых, Полозова, Шамшаевых, Плещеева, князя Куракина, графа Бенигсена и некоторых других, фамилии коих я теперь не могу, к сожалению, уже вспомнить. Несмотря на простоту и удивительное радушие хозяев, все же эти посещения обычно тяготили Михаила Александровича. Он предпочитал проводить свободное время дома, по возможности в саду, где мы устраивали с ним спортивные игры и состязания или предпринимали длинные прогулки верхом.
В этом саду у нас жил даже большой ручной медведь, подаренный великому князю офицерами полка. Это был сильный и очень забавный зверь, и Михаил Александрович любил с ним пробовать свою силу и бесстрашно боролся. После нашего отъезда из Орла медведь этот кончил свои дни в Московском зоологическом саду.
Довольно часто мы бывали в городском, очень недурном театре, где для нас была устроена особая, отдельная от других великокняжеская ложа.
В большие праздники и другие свободные от занятий дни великий князь пользовался всяким случаем, чтобы уехать из Орла хотя бы на короткий отпуск.
Эта наша относительная отчужденность и связанное с нею порядочное разочарование местного общества не ускользнули от наблюдательности поэта, бывшего лейб-гусара Мятлева, довольно часто и надолго приезжавшего в Орел из своего соседнего курского имения.
Его острого языка в городе очень побаивались. Я вспоминаю, какое беспокойное движение происходило всегда в театре, когда он там появлялся. Многие даже уходили из театра, опасаясь ему попасться на глаза.
Нашему пребыванию в Орле Мятлев посвятил очень длинное стихотворение, ходившее по рукам губернского общества и ставшее быстро известным и в петербургских гостиных. К счастью, оно было скорее добродушно, чем зло, довольно верно подмечало все слабые стороны как нашей личной жизни, так отчасти и командования великим князем полком.
Это шутливое стихотворение, передававшее почти полностью все ходившие на наш счет толки, я уже теперь забыл.
Помню только одну из его первых строф, касавшихся «свободы» Михаила Александровича: «Брат далеко и высоко, в Копенгагене мама.., и те строчки, которые касались лично меня:
Мятлев был раз и у великого князя, где читал нам, под аккомпанемент рояля, свои многочисленные остроумные стихи из жизни светского Петербурга.
Жизнь в те зимы в Орле, как и ожидали, была особенно оживленная. Обеды, вечера в частных домах и любительские спектакли сменяли друг друга.
Орловское дворянство тоже дало великолепный бал в честь великого князя и приехавшей к нам погостить великой княгини Ольги Александровны и принца Петра Александровича Ольденбургского.
Больших официальных приемов у себя Михаил Александрович, за недостатком помещения, почти не устраивал. Только во время пребывания в Орле его сестры у нас собирались несколько раз к обеду или к завтраку довольно многочисленное губернское начальство и представители местного общества.
Танцевальные вечера большею частью происходили в офицерском собрании черниговских гусар, где главным хозяином являлся великий князь, и это отчасти заменяло ожидавшиеся с таким нетерпением великокняжеские приемы.
Охраняла нас в Орле, и довольно рьяно, тайная полиция, присланная из Петрограда. Ее было немного, 3-4 человека, а ее начальник, жандармский ротмистр Лукьянов, оставался в Петербурге. Каждое утро старший охранник являлся ко мне с рапортом. И здесь, в Орле, больше всего боялись неожиданного налета Савонкова, по сведениям полиции, намеревавшегося тогда снова пробраться в Россию для новых убийств, хотя каждый шаг его и был известен охранным отделениям.