Некоторая неудовлетворенность в семейной жизни не заставляла иностранок возвращаться на свою первоначальную родину; для русских это являлось насущной необходимостью.
* * *В ту же весну, но немного позднее, посетила Россию и английская королевская чета – событие тем более знаменательное, как мне лично подчеркнул тогда сам Эдуарда VII, что английские короли ни разу до него не посещали нашу родину за все время ее существования100.
Правда, он бывал у нас со своей супругой и раньше, но в качестве простого гостя, будучи только наследником престола, а не королем Великобритании и императором Индии101.
Говорят, что опасения за судьбу именно этой последней со времен Павла I положили начало той враждебной к нам политики англичан, которой ознаменовалась дальнейшая жизнь обеих стран, столь мало, казалось бы, мешавших друг другу. Я думаю все-таки, что подозрительность, хитрость, а с ними и враждебность родились намного раньше. Со времен Каина они существовали всегда и постоянно отражались на внешней политике государств, даже отделенных большими пространствами друг от друга.
Надо сознаться, что полным бескорыстием и большим доброжелательством обладают не все люди, а люди, делающие политику, ими не обладают в особенности. Их нельзя, впрочем, строго и судить.
В той хитроумной игре в скрывания, в которую превратились даже близкососедские отношения между странами, действительно нельзя отбросить все сомнения и, будучи сам искренним, уверовать в полную искренность других.
Верными и себя забывающими друзьями «до гроба» могут быть только отдельные люди, хотя бы и иностранцы; для отдельных стран, как показывает история, это понятие в большинстве случаев непригодно.
Лишь для прежней России с ее мечтательным, я бы сказал, рыцарским характером являлась возможность, забывая свои выгоды, идти спасать «братьев» или восстанавливать за рубежом чьи-то и кем-то нарушенные права.
Кроме насмешек в донкихотстве, названия «жандарма Европы»102 и новых врагов, наша родина никакой награды себе не получила.
Впрочем, она ее и не ждала; как все скромные, она мечтала только, чтобы ее хоть немного полюбили не за ее могущество, не за природные богатства и обширные рынки, а из-за простого влечения к ней самой, к красивому, отзывчивому на чужое горе, незлобивому характеру ее русского народа.
Благородная, всегдашняя славянская мечта – которой суждено, кажется, навсегда остаться лишь мечтою!
С нами не переставали искать сближения не за наши народные душевные качества, а потому что мы были физически сильны и обширны; но потому что мы были сильны, против нас одновременно соединялись и в могущественные коалиции или равнодушно оставляли погибать наедине.
Народ, который больше тысячелетия начертал в своих законах: «не погубите души христианской», который отказывался от сношений с другими странами только за то, что те «грех на душу взяли, короля своего до смерти убили», наконец, народ, который, по отзывам самих иностранных знатоков, создал величайшую в мире литературу и доказал свое миролюбие, настояв на создании конференции мира, продолжали считать варварским, недостойным тесного сближения.
Русских боялись, а потому и не любили. Нас не любят и теперь, когда «колосс на глиняных ногах» благодаря безразличию, а может быть, и стараниям «друзей» уже рушился, а страх перед «славянской опасностью» еще продолжает жить. Точно славянство несет за собою что-нибудь низкое, устрашающее для человечества, а не новое, светлое, выстраданное, умиротворяющее, а потому и притягательное для благородных сердец.
Когда я думал в те дни о нашем намечавшемся союзе с Англией, эти всегдашние невеселые мысли и тогда проносились в моей голове.
Я чувствовал, что и в этой новой дружбе, искренней лишь со стороны короля да двух-трех его политических деятелей, мы когда-нибудь – вероятно, вскоре, – окажемся мавром, которого за ненадобностью попросят уйти, но тем не менее это сближение мне по тогдашним группировкам в Европе не только представлялось необходимым, но и сильно меня как русского радовало. Всегда приятно сознавать, что прежние недоброжелатели наконец начинают сознавать свои заблуждения и первыми идут на сближение, быть может, и недолгое.
Мысль об этом союзе зародилась первоначально у самого Эдуарда VII. Он делал все возможное для его осуществления, стараясь при всяком случае пробить лед недоверия не только у себя, но и у нас. Я это заметил еще в Карлсбаде и, не зная короля близко, чувствовал к нему с тех пор уже большое расположение и был очень доволен, что мне представлялась возможность в числе немногих приветствовать его появление на русской земле.
Свидание монархов России и Англии собственно произошло не на земле, а на Русском море – у Ревеля. Вместе с королем приезжала королева Александра, их дочь принцесса Виктория и очень небольшая свита, в числе которой была Ledy Antrin.
Для встречи государь и императрица Александра Федоровна с детьми предполагали выйти из Кронштадта на яхте «Штандарт», а императрица-мать вместе с дочерьми и великим князем Михаилом Александровичем на «Полярной звезде», но необычайно бурная погода заставила изменить этот план.
Обе яхты были направлены в Ревель без нас, а мы выехали туда вечером отдельными поездами по железной дороге к большому неудовольствию петербургской охраны, опасавшейся, тогда особенно, покушений во время следования по сухому пути.
Поезд императрицы Марии Федоровны прибыл на пристань на другое утро, за несколько минут до приезда государя.
Весь Ревель и его окрестности собрались тогда на встречу с величествами. Густые толпы народа стояли на железнодорожном пути и на берегу около пристани.
Море к утру совсем успокоилось, и засияло солнце. Картина была очень красивая, даже величественная. На пристани нас уже ждали катера, на которых мы и перешли на яхты, стоявшие на якоре на рейде одна возле другой.
Прибытие королевской четы ожидалось к завтраку, но из-за непогоды оно задержалось, что очень волновало государыню-мать.
Наконец около 2 часов дали знать, что английская флотилия приближается. Мы вышли на палубу и действительно увидали на горизонте дымки, а вскоре и сами суда, шедшие полные ходом.
Впереди шла королевская яхта «Victoria and Albert», за ней недавно подаренная королем своей супруге небольшая яхта и громадный английский броненосец.
Их окружали несколько быстроходных истребителей-миноносцев.
Сделав красивый поворот, эскадра остановилась. Загремел со всех судов положенный салют, музыка заиграла великобританский гимн, у нас взвились английские флаги, и от «Victoria and Albert» отделился королевский катер и направился к нашему «Штандарту», где находился государь.
Через некоторое время королевская семья в сопровождении Их Величеств подошла уже на нашем катере к «Полярной звезде».
Король, веселый и оживленный, стоял в довольно неумело одетой форме нашего гусарского киевского полка, которого он был шефом, и уже издали делал приветственные знаки императрице.
Несмотря на свою полноту, он очень ловко поднялся по трапу, пропустив вперед королеву.
Свидание обеих сестер было не только радостное, но и взволнованное. После взаимного представления свит все разбились на группы на палубе.
Ко мне сейчас же подошла принцесса Виктория и стала делиться своими впечатлениями. Ее все интересовало у нас, и все было ей вновь. Ей было очень жаль, что их пребывание в России ограничивалось всего лишь 2 днями и морем. Ей так бы хотелось узнать поближе неофициальную русскую жизнь и побывать в Гатчине, о которой она столько слышала, и т. д. Она, видимо, очень любила своего двоюродного брата Михаила Александровича и его сестер.
Король и королева также очень долго и оживленно беседовали со мной, расспрашивая о многих подробностях, их живо интересовавших.
Затем был чай на «Полярной звезде», потом обед на «Штандарте» и посещение «Victoria and Albert».
За парадным обедом оба монарха обменялись известными уже речами. Насколько я помню, съезжали ненадолго и на берег для приема почетного караула от киевского гусарского полка, шефом которого был король еще в бытность наследником престола.
На другой день английские гости покинули Ревель. Этою внешностью короткое пребывание английской королевской четы в России и ограничилось, но внутреннее значение его в политической жизни Европы было громадно.
Им наглядно подтверждалось то, о чем ранее лишь догадывались, чего одни опасались, другие на что рассчитывали, но во что, кажется, все сообща не хотели все-таки крепко верить.
Да и действительно трудно как-то верилось, чтобы после Японской войны, когда Англия явно была на стороне наших врагов, она столь быстро, а главное, искренно стала искать сближения с нами.