Уже тогда он предвидел все те несчастья, которые действительно вскоре разразились как над греческой королевской семьей, так и над самой Грецией.
Король Георг был убит в Салониках 5/18 марта 1913 года, а Греция до сих пор не может стать на ноги87.
В Берлин мы прибыли под вечер, в день рождения германской императрицы. Поезд в Россию отходил только около полуночи, но из-за позднего времени – это были уже часы обеда в берлинском дворце – великий князь счел неудобным принести лично свои поздравления, хотя наше посольство на этом очень настаивало.
Мы прямо переехали в императорские комнаты Шарлотенбургского вокзала, где и провели несколько скучнейших часов.
Желая доставить нам какое-нибудь развлечение, советник посольства г-н Булацель, заменявший тогда отсутствовавшего посла, предложил нам поехать в театр, но Михаил Александрович, чувствуя себя утомленным, отказался как от этого, так и от какой-либо еды или вина, которого великий князь никогда и не пил.
Я вспоминаю тот комический ужас Булацеля и удивление немецкой прислуги, когда мы – два молодых кавалерийских офицера – удовольствовались тогда двумя скромными стаканами молока, поданными все же с подобающей для данного случая в Германии торжественностью.
В Варшаве, куда мы прибыли днем на следующий день, великого князя чествовали офицеры л. гв. уланского Его Величества полка, а затем мы перешли в присланный нам из Петербурга собственный вагон Михаила Александровича, выделенный из состава императорских поездов.
Оставив в нем великого князя, я поехал с женой по указанному на письме императрицы адресу к польской графине. Она сама открыла нам дверь, видимо, возвратясь только что с какого-то дневного приема, хотя и по-старомодному, но очень изящно одетая.
Обширная квартира, куда она нас ввела, была прекрасно обставлена старинной мебелью. На стенах висели громадные, во весь рост, портреты предков. Один из них, судя по надписи, изображавшей какого-то «министра справедливости» (юстиции), своей хорошей художественной работой обратил наше особенное внимание.
Ничто, казалось, не говорило о какой-либо нужде обитательницы этого почти что богатого помещения, и, сознаюсь, нехорошее чувство шевельнулось тогда во мне. Но оно длилось лишь одно мгновение – до тех пор, пока из соседней комнаты, вероятно, услышав наши голоса, к нам не вошел, с трудом передвигая ноги, брат хозяйки, худой, желтый, изможденный болезнью или голодом старичок с подвязанной щекой, в старом халате и изорванных туфлях.
Узнав от жены о цели нашего посещения, графиня даже разрыдалась от неожиданной радости и волнения.
– Если б вы только знали, – не переставала она повторять, пожимая руки жене. – О, если бы вы знали, от чего, от какого ужаса нас спасает сейчас с братом добрая императрица…
Я не знал, но уже понял, «от чего». Я понял, что голодная нищета и отчаяние могут жить не только в подвалах или на чердаках; что они порою забираются в обширные барские помещения к одиноким умирающим старикам, силящимся еще для видимости поддерживать прежние связи, ничего, кроме памятных родовых вещей, не имеющих и предпочитающих голод и холод их продаже…
Но я почувствовал эту тщательно прикрытую нищету лишь на месте, да и то после немалых сомнений.
Императрица же угадала ее издалека.
В Варшаве я простился с женой. Ей надо было переезжать через весь город, чтобы попасть на Петербургский вокзал, и проводить ее любезно вызвался местный жандармский полковник, находившийся для охраны около вагона великого князя.
– Время теперь особенно неспокойное, – убеждал он. – Теперь убивают не только министров и губернаторов, но не забывают и людей попроще… Вот и за мной уже сколько времени охотятся… бросали и бомбы… Никогда не знаешь, доедешь ли благополучно.
Бедной моей Ольге, видимо, не очень улыбалась поездка с таким провожатым, но она храбро села в его экипаж, и кто знает, быть может, именно из-за ее присутствия – присутствия посторонней женщины – никакого покушения на этот раз на жандарма не было, и он, и она благополучно доехали по своим домам, а мы двинулись в Крым, манивший нас своим теплом и полнейшим отдыхом.
В Бахчисарае нас встретил со своим автомобилем великий князь Александр Михайлович, и мы понеслись по прекрасной дороге среди еще не виданной мной местности и своеобразных татарских деревушек с их довольно живописными обитателями.
В особенности незабываемой осталась картина, открывшаяся с перевала после долгого переезда по уже выжженной, серой степи с ее ледяными ветрами, когда точно по волшебству переменилось все – и климат, и краски, и дали…
Она действительно очаровательна, эта наша русская Ривьера с ее немного мрачным «черным морем», с приветливыми зелеными горами, с ее виноградниками, могучей растительностью, цветами и целым океаном света и горячего пахучего воздуха. Она красива своей особенной красотой, мало напоминающей заграничные излюбленные побережья.
В ней нет заграничной вылощенности, меньше искусственных насаждений, и человек еще не успел переделать природу по-своему, всегда мелкому вкусу. Предоставленная по большей части самой себе да горячему солнцу крымская природа являет всю красоту и силу, присущие лишь свободному существованию.
Ай-Тодор – имение великого князя Александра Михайловича – расположен на высоком берегу у самого моря, вблизи Ялты88.
Небольшой уютный дворец-коттедж окружен большим парком, спускающимся частью террасами к берегу. Парк так обширен, что в нем можно охотиться. В нижнем красивом саду, полном растений, имеется большой дом, предназначенный для жительства великокняжеской свиты, в котором гостеприимные хозяева меня и поместили. Михаил Александрович жил в отдельной постройке наверху около главного дома.
Я всегда буду с признательностью вспоминать те месяцы, проведенные с такой беспечностью в радушной обстановке Ай-Тодора.
Я и раньше любил великую княгиню Ксению Александровну, относившуюся с сердечным, постоянным вниманием к моей семье.
Невысокого роста, с красивыми большими, немного задумчивыми глазами, чрезвычайно женственная и изящная, она и своими манерами во многом напоминала свою мать, императрицу Марию Федоровну.
Обладательница многочисленного семейства, она всегда поражала меня своею сохранившеюся свежестью, легкостью в движеньях и казалась скорее старшею сестрою, чем матерью своих старших детей.
Ее супруг, великий князь Александр Михайлович, высокий, стройный, также казался тогда молодым и красивым.
Их дети: княгиня Ирина Александровна, вышедшая впоследствии замуж за князя Юсупова, и князья Андрей, Федор, Никита, Дмитрий, Ростислав и Василий Александровичи были, в большинстве еще совсем маленькими.
Я всегда любил все, начинающее еще только жить, и присутствие в Ай-Тодоре маленьких детей мне доставляло много лишних радостных минут. Моим любимцем был тогда, из-за своего нежного музыкального голоска и красивого одухотворенного личика, маленький Ростислав Александрович, а также премилые и живые дочери жившего по соседству великого князя Георгия Михайловича маленькие Нина и Ксения Георгиевны.
Все они теперь выросли, переженились или повыходили замуж; наверное, и время, и жизнь изменили их до неузнаваемости, и они, конечно, давно забыли меня, да и сами, верно, стали совсем обыденными людьми. Но впечатление от их тогдашнего привлекательного детства – дети всегда разнообразнее и «душевнее» взрослых – было настолько сильно, что живет во мне и до сих пор.
Как хозяева великий князь и великая княгиня не оставляли желать ничего лучшего. Заботливые и внимательные, они предоставляли полную свободу своим гостям, чувствовавшим себя у них как дома.
В наше полное распоряжение были предоставлены даже отдельные экипажи, которыми мы могли пользоваться в любое время для наших прогулок.
Великокняжеская свита состояла также из на редкость милых людей, с которыми я быстро сошелся по-товарищески.
Она была немногочисленна. В то время со мною в свитском доме находились: фрейлина великой княгини С. Д. Евреинова, заведующий двором Шателен, адъютант великого князя Фогель – оба морские офицеры, и шталмейстер С. Н. Евреинов, бывший гвардейский улан, прекрасной души человек и талантливый рассказчик, немного напоминавший известного Горбунова.
Воспитательницей княжны Ирины Александровны была фрейлина высочайшего двора м-ль Ершова, несмотря на свою молодость, удивительная по своей серьезности и выдержанности. Воспитателем сыновей был очень милый швейцарец, фамилию которого я, к сожалению, забыл89.
Оба жили в главном доме, вблизи своих воспитанников, и я с ними реже встречался, чем с остальной великокняжеской свитой.
Когда говорят о русских придворных, обыкновенно под ними понимают то громадное количество светских и несветских людей, носящих всевозможные придворные звания и имеющих доступ ко двору во время торжественных выходов, балов и других празднеств. Но они были придворными у нас в России лишь, так сказать, только по названию и по заманчивым для большинства правам иметь в известные дни выделявший их от других красивый, расшитый золотом мундир у мужчин и не менее красивое русское придворное платье у дам.