– Никак нельзя, иначе совсем вымрем, – согласился Молчун, пожал руку Лекарю и подошел к тягловому. – Это Мельников?
– Его.
– Хорош. Что значит в плуге не ходит… Хотя… – Молчун присел, поднес факел к ногам тяглового. – Суховат. На пахоте бы не вытянул…
– Зато быстрый. Зачем Мельнику тяжеловоз? К нему зерно каждый привозит самостоятельно. Сам и увозит. Если что доставить нужно, сам понимаешь, никто не откажет… да и есть чем расплатиться. Свой тягловый нужен так, чтобы съездить на ярмарку, обменять чего-нибудь по мелочи… Тут скорость нужна. Я вот до тебя смотри за сколько доехал. От заката… Еще и полуночи нет, а я уже тут. Да по такой дороге… – Лекарь вернулся к двуколке, достал из-под сиденья сумку. – Ладно, заболтались мы. Веди к своему тягловому. А моего пока не распрягайте, поставьте под навес.
– Белка! Белка! – крикнул Молчун свою жену.
Та вышла на крыльцо, поздоровалась с гостем.
– Займись тягловым, за сарай его отведи, прикрой от ветра. – Молчун еще раз осмотрел тяглового, запряженного в двуколку, покачал головой, вздохнул и пошел к сараю.
Лекарь двинулся следом.
В сарае пахло нехорошо. Отвратительно пахло в сарае.
Лекарь посмотрел на Молчуна, который зажег от своего факела еще четыре на стенах. Лицо старика было изрезано морщинами, под глазами – желтые круги. Седые волосы спутаны, будто уже неделю их не расчесывали.
Молчун заметил неодобрительный взгляд Лекаря и отвернулся. Он и сам чувствует этот запах. Чувствует, но ничего не может поделать. А еще, наверное, пытался сам лечить, чтобы не платить Лекарю. Надеялся, что сможет.
– Где? – спросил Лекарь.
– Да там же все. – Молчун подошел к загону в глубине сарая, отодвинул массивный деревянный брус.
Засов заскрипел, отходя в сторону. Все здесь было старым и неухоженным. Вилы валялись на земляном полу, сломанные грабли и заступ стояли у стены, на заступе струпьями висели комки засохшей глины. После смерти наследника Молчун сломался. Если бы не семья, если бы не невестка с внуками – Молчун, наверное, все бросил бы и ушел.
– Как невестка? – спросил Лекарь. – Младшего своего все еще грудью кормит?
– Кормит, – на изможденном лице Молчуна проступила слабая улыбка и пропала. – Хоть что-то у меня на хуторе происходит как нужно.
Дверь загона открылась со скрипом, прочертила по полу полукруг и застряла.
– Может, сюда вывести? – предложил Молчун.
– Я войду, – отмахнулся Лекарь. – Ты присвети мне с порога…
Тягловый лежал в углу. Дыхание у него было тяжелым. Хриплым. Он не спал, глаза светились, но слабо, и огоньки в них были с синим отливом, будто язычки догорающего костра.
И отвратительный запах, заполнявший весь сарай, тут, в загоне, стал смрадом. И ничто не могло перебить этот страшный аромат гниющей плоти.
Лекарь присел на корточки, осторожно протянул руку, так чтобы не спугнуть тяглового и не испугать. В таком состоянии тот мог и попытаться напасть, хоть и неоднократно видел Лекаря и относился к нему как к своему.
Хотя страдающий от боли тягловый мог ударить и своего.
– Чуть ближе факел, – сказал Лекарь. – И ниже.
Молчун сделал шаг вперед и присел. Он мог подойти и ближе, но не стал этого делать. Лекарь заметил, что Молчун смотрит в сторону, избегая глядеть на тяглового.
– Ноги, – пробормотал Лекарь. – Ноги – нормально…
Худоваты, мышцы напряжены, все сосуды и жилы проступили сквозь бледную грязную кожу. Бедра, живот… Лекарь дотронулся до пятна на животе – оказалось, грязь. Тяглового не мыли уже минимум неделю. Ребра выпирают, мышцы живота словно сведены судорогой. Пальцы на руках сжаты в кулаки и подергиваются. До какого же состояния они довели своего тяглового! Как можно было допустить такое?
Лекарь оглянулся на Молчуна, хотел сказать что-то резкое, неприятное, но сдержался. Потом, все высказать можно потом. Сейчас нужно понять, отчего это все.
Тягловый лежал на боку, положив голову на обрубок бревна. Лекарь осторожно обошел тяглового, посмотрел на спину. И вздрогнул.
– Что ж вы?.. – вырвалось у Лекаря.
Хотя что тут спрашивать? Кожи на спине не было, обнаженные мышцы были покрыты гноем. Собственно, мышц, считай, не было, они наполовину уже сгнили.
– Давно он попал под солнце? – спросил Лекарь.
– На прошлой неделе, – глухо ответил Молчун.
– Как же так?
– Мы ездили в лес за дровами, – пояснил Молчун, глядя в стену. – Набрали, поехали назад… Мы бы успели, я все рассчитал, но повозка влетела колесом в колдобину, ось сломалась. Я стал чинить, думал, справлюсь, да не вышло. Спохватился, выпряг его, погнал к хутору… Ну и не успели. Голову-то ему я прикрыл своей курткой, а со спины попона сползла. Я не заметил даже, а он молчал… Они же молчат, ты знаешь… К сараю прибегаем, а моя старая и говорит: где, говорит, попона, а я глянул – точно, потеряли. На спину посмотрел – только красное. Я подумал, что повезло, проскочили… Только не с моим счастьем.
Красное. Сколько раз Лекарь объяснял обитателям долины, что красное пятно на теле тяглового – это самый страшный признак. Это значит, что он не просто болен, это значит, что солнечная отрава проникла в плоть и что времени терять нельзя, что нужно немедленно, немедленно…
– Мы бы тебя позвали, но… – Молчун тяжело вздохнул. – Пахать нужно, ты же понимаешь. Если мы не посеем, то…
– И вы всю неделю пахали на нем?
– Всю неделю. От заката до восхода. А что нам было делать?
– И прошлой ночью…
– И прошлой ночью он не смог встать. Я уж его и так, и эдак… Даже есть отказывался.
Если тягловый отказывается есть, рассказывал Лекарь селянам, это значит, что он не жилец на этом свете. Рассказывал. И Молчуну рассказывал. Да и сам Молчун это прекрасно знает. И все-таки…
– Ты его спину видел?
Молчун снова вздохнул.
– Дурак! – выкрикнул Лекарь. – Ты на спину его глянул, когда в плуг запрягал? Ты же не мог не видеть, что у него там все гниет!
– Позавчера увидел. А так смазывал жиром волдыри, отвар делал из почек каменки…
– Но нужно было пахать? – Лекарь встал с корточек и подошел к Молчуну. – Пахать было нужно?
– Пахать, – кивнул Молчун.
– И все вспахали? – Лекарь сжал кулаки в бессильной ярости.
– Не все! – ответил Молчун. – Еще только половину…
– А больше вы и не вспашете, – выдохнул Лекарь и вышел из загона. – Ни хрена вы больше не вспашете на нем…
Молчун закрыл дверь, задвинул засов. Лекарь стоял на пороге сарая и смотрел на летящие из темноты сверху капли. Молчун подошел и стал рядом.
– Ты понимаешь, что наделал? – устало спросил Лекарь. – Ты понимаешь, что убил его?
– А что, я мог как-то по-другому? – Молчун достал кисет, набил трубку табаком, долго возился с кресалом.
Лекарь смотрел на его трясущиеся пальцы и молчал.
– Если бы я вызвал тебя сразу, как только он попал под солнце… – раскурив наконец трубку, сказал Молчун. – Ты бы разрешил на нем пахать?
– Нет, – решительно ответил Лекарь. – Покой на месяц. Притирания, обмывать настойкой…
– Месяц… – протянул Молчун. – Я так и думал. А у нас на пахоту осталось всего недели полторы. С прошедшей неделей – две с половиной выходит. Потом что, прикажешь в сухую землю семена бросать? Ты же знаешь, что либо мы сеем в грязь, либо подыхаем с голоду. Знаешь ведь?
Лекарь не ответил. Нечего тут и отвечать – все это знают.
– Вот то-то, – Молчун затянулся трубкой. – Все мои, кроме внуков и старухи, лопатами поле вскапывают. Много, думаешь, они вспашут? Моему тягловому сколько осталось? День? Два?
– С неделю, но он не будет жить, будет умирать мучительной смертью. Целую неделю…
– Неделю… – задумчиво пробормотал Молчун.
– И напрасно ты меня звал. Я уже ему ничем не смогу помочь.
– Я знаю, – сказал Молчун. – Ему – помочь не сможешь. Хотя…
Молчун искоса посмотрел на Лекаря.
– Это ты о чем?
– О тягловом. Я не могу ему помочь… Помочь… – со странным выражением повторил Молчун. – У меня рука не поднимется…
– То есть угробить у тебя рука поднялась! – закричал Лекарь. – А чтобы поступить, как нужно, – рука не поднимется?
– Не поднимется, – кивнул Молчун. – Как я потом своим в глаза смотреть буду?
– А как сейчас смотришь? Думаешь, твоя Белка не понимает, что ты его самолично убил? Он еще хрипит, но уже мертвый. Он еще неделю будет мучиться, но сейчас он уже мертвый!
Тягловый в загоне застонал, протяжно и мучительно. Стон перешел в вой и оборвался на самой высокой ноте.
– Хорошо, что отец мой не дожил, – сказал Молчун тихо. – Он долго решал, кому быть кормильцем, а кому… Выпало мне идти в кормильцы. А он хотел моего брата. Хотел, но решил все равно иначе… Для него семья была важнее, чем я или мой брат. Семья, понимаешь? Думаешь, мне своего брата жалко не было, и тогда и теперь? И думаешь, мне не жалко сына? Моего сына не жалко?
– Понятно… – Лекарь почувствовал, как ледяная рука, сжимавшая сердце, отпустила. – Вот ты зачем меня звал… А что Белка?