Эх, все-таки веселые были времена!
Я уже поднимался по лестнице, ведущей к кабинетам на втором этаже, когда бычок окликнул меня:
- Извините...
Я не остановился, но значительно сдержал шаг:
- Чего тебе?
- Вы уж, пожалуйста, поаккуратней там, с мебелями...
Я понимающе усмехнулся:
- Не боись, Коля! Мебель будет в полном порядке.
Коля-бык вздыхает и улыбается. Хороший парень. Нормальный такой, хороший парень. Помнит меня. И я его - тоже.
Я вхожу на этаж. Тут полумрачно темно, но из-под проема одной из дверей пробивается слабая, как надежда, полоска света. На всякий случай достав "Макаров", я сильным пинком открываю дверь. А открыв дверь, незамедлительно открываю и рот.
Удивительное дело! Он ждал меня. Ей-богу, ждал! Стол сервирован на двоих, но он не прикоснулся ни к рюмке, ни к блюдам, ожидая кого-то. И теперь совершенно очевидно: меня.
Он смотрит на меня, мой пистолет, вздыхает и грустно улыбается:
- Присаживайся... Посидим, выпьем, поговорим...
Я сажусь за стол и демонстративно осторожничаю, укладываю оружие справа и как бы невзначай распахиваю куртку. Владимир Евгеньевич с интересом разглядывает мою амуницию.
- А я знал, что ты придешь, - самоуверенно заявляет он.
- Откуда? - спрашиваю я, передвигая поближе всевозможные ассорти из салатов.
Владимир Евгеньевич задумчиво улыбается и крайне беспардонно обходит мой вопрос стороной:
- Ты знаешь, я сегодня встречался с Катей, говорил с ней...
- О чем? - зло обрываю его. - Как ты меня не ухлопал?
- Не злись. Ну не ухлопал же? А мне только на днях гипс сняли. Так что мы квиты.
Я дернул подряд две дозы "Мартини Бьянко", приправил итальянскую кислятину салатной катавасией и продолжил столь необычно начатую тему:
- Так о чем ты с ней говорил?
Он опять улыбается:
- Да знаешь... Ни о чем. О погоде, о природе... Но я кое-что понял. А когда понял, сразу успокоился.
- И что ты понял?
Владимир Евгеньевич с трудом прикуривает сигарету. Пальцы его дрожат.
- Да не нужны мы ей. Ни ты, ни я. Она ищет что-то другое, но... Самое обидное, знаешь что?
Он бесит этими томительными паузами, и я начинаю заводиться:
- Да что, в конце концов!
Его губы кривятся, обнажая ровные, холеные зубы, но все же нервно и зло выплясывают безумный танец не менее безумных слов:
- Она найдет. Обязательно найдет...
Он плачет. Плачет беззвучно и скупо, окурок догорает в его руке, обжигая кожу, но он даже не обращает на него внимания...
Молчу. Я понимаю, насколько я глуп и нелеп в этой ситуации, обряженный в бронежилет, с оружием наготове... Клоун. От кого обороняться? От него? От себя?
Я почти стыдливо убрал пистолет в кобуру. Пора уходить. Владимир Евгеньевич сидит, обхватив голову руками, и что-то пристально разглядывает в кальмарах.
Я уже было открыл дверь, но обернулся:
- Слушай, Володя...
Он поднимает покрасневшие от слез глаза.
- Ты заказал стрелка, чтобы меня убить или просто попугать?
Ответ следует мгновенно:
- Убить.
Я закрыл дверь. Вот сейчас он мне нравился. Молодец! Мужик! Хотя бы уже в том, что прямо и честно сумел показать себя в этакой хитрой ситуации, найдя в себе мужество подарить мне самый натуральный карт-бланш.
Вроде бы и победа, но радости я отчего-то не испытывал. Отчего? Наверное, оттого, что датые речи Владимира Евгеньевича оказались немного созвучны моим собственным мыслям... На тему любви и ощущения пребывания в таковой. Есть ли она... Нет ли... Кто знает, кто докажет?
Лично я не собирался никому ничего доказывать. Доказал уж разок, хватит. Еще сопливым, хотя и мордатым пацаном. Что двигало тогда мной, я и сам толком не понимал. Возможно, лавры Александра Матросова не давали покоя, а может, издержки воспитания на искренней вере в высокие идеалы и светлые цели причудливо переплелись с подленьким чувством честолюбия, подсказывавшего, что и как будет нужнее в дальнейшей жизни и будущей карьере...