Прошли обиды, и обширный край,
Казалось, превратился в вечный рай.
Навек исчезла зависть на земле,
Повсюду -- счастья завязь на земле!
На всех лугах -- бьют радости ключи,
У всех в руках -- от всех богатств ключи!
...Случилось так, что витязь именитый -
Рамин -- вступил в Гураб с веселой свитой.
Рафед, Шапур, знатнейшие вельможи,
Ему навстречу вышли в день погожий,
И на пиру в честь гостя полилось
Душистое вино из царских лоз.
Помчались на охоту утром рано.
Охотясь, веселились беспрестанно.
То забавляли их стрела и меч,
То лютня, кубок, сладостная речь.
То в чащах настигали львов лесных,
То в чашах пенилось вино для них.
Вот так, как я уже сказал вначале,
Они охотились и пировали.
Но был Рамин всегда тоской объят,
А сердце -- как разрезанный гранат.
Когда стрелу хотел он в дичь метнуть,
Стрела любви в его вонзалась грудь,
И, прекратив охотничьи забавы,
Он проливал из глаз поток кровавый...
Однажды, возвращаясь на закате,
Увидел солнце предводитель рати:
Красавица была -- как день весенний,
Как снадобье от мук и огорчений.
В державе красоты она -- царица,
В ее лобзанье жизни смысл таится.
Ее ланиты -- как цветущий сад,
Что тростниковым сахаром богат.
Чудесно волшебство ее кудрей,
А каждый завиток их -- чародей.
Ее уста живой воды полезней,
Лекарство в них найдешь от всех болезней,
А губы, словно яхонты, блестят,
А зубы словно яркий свет плеяд!
Посмотришь, как абхазский лучник смелый,
Она из глаз прекрасных мечет стрелы.
Шуштарская парча -- ее ланиты,
И сладок рот ее полуоткрытый:
Одна губа -- как роза молодая,
Жемчужина с хмельным вином -- другая.
Светлей плеяд кушак ее красивый,
Круглей, чем лук, волос ее извивы.
Два пояска: один -- для кипариса,
Другой как бы украсил стан нарцисса.
Гранату щеки уподобит мудрый,
Сравнит с цепями для влюбленных -- кудри.
Нет, щеки -- опьяненья родники,
А кудри -- обольщения силки.
Снег, молоко, вино и кровь -- ланиты,
Рот -- жемчуга и сахар, с медом слитый:
Те -- жемчугом кудрей окаймлены,
А в этом -- жемчуга заключены.
Рабами служат сердцу сталь, гранит,
А стан стройней, чем тополь и самшит.
Хрустальный стан сердца влечет, блистая,
Как в ясной влаге -- рыбка золотая.
Венец -- алоэ, мускус благовонный:
Такой у самодержцев нет короны!
Как две колдуньи, полные красы,
До самых ног спадают две косы.
Нет, с неба к нам спустилась ночь сама,
Чтоб одурманить и свести с ума!
Парча бледнее этой красоты,
А серьги -- будто на парче цветы.
Прелестный голос, гордый блеск и стать
Способны убивать и услаждать.
То -- свежий сад, то -- небо в ярких звездах,
Весна, когда пьянит душистый воздух!
Она казалась идолом прелестным,
Но созданным для нас царем небесным.
Да, прелесть, -- но украшенная прелесть:
То на парче алмазы загорелись.
Она казалась рудником алмазов,
Сокровищницей из старинных сказов!
Красавицу назвал бы так знаток:
Клад жемчугов и мускуса исток!
Был виден блеск ее из дальней дали:
Блистанием любви глаза блистали.
Лицо -- заря, венец -- как отблеск лунный,
Плеяды -- зубы, шея -- месяц юный,
Как юности царица, смотрит властно,
Как жизнь, она желанна и прекрасна,
Пленительна, как свежая весна,
Как лань в степи -- надменна и нежна.
А восемьдесят вкруг нее служанок -
Румиек, индианок, китаянок -
Как вкруг самшита полевые травы, -
Нет, звезды славят месяц величавый!
Увидев тополь одухотворенный,
Кумир, живой душою наделенный,
Рамин подумал, что сама заря
Сошла на землю, все животворя.
Ошеломленный, задрожал он вдруг,
Ослаб -- и выпала стрела из рук.
Была душа Рамина смятена.