– А теперь как насчет постели? – спросил Морикан, влезая в свою рубашку и штаны.
– Постели? – изумился доктор, глядя на него.
– Да, – сказал Морикан. – Отдохнуть… восстановить силы.
Доктор рассмеялся, словно это была хорошая шутка.
– У нас не хватает коек даже для серьезных случаев, – сказал он. – Ничего особенно страшного у вас нет. Приходите послезавтра, сделаем еще несколько тестов. – Он выписал рецепт успокоительного. – Вы поправитесь в два счета.
Я объяснил, что мы живем в Биг-Суре и что часто наезжать в Салинас нелегко.
– Почему бы вам не поселить его в городке на какое-то время? – сказал доктор. – Примерно через неделю я выясню, что к чему. Не о чем беспокоиться. Могу вам сказать, что с ним были вещи похуже… Он просто немного поизносился. Сверхчувствителен.
Выйдя, мы решили поискать бар. Ужасно хотелось выпить.
– Как чувствует себя ваша спина? – спросил Лайлик, поднимая ладонь, словно собирался его похлопать.
Морикан поморщился:
– Как будто ее поджаривают.
Мы нашли какой-то занюханный бар и, пока пропускали несколько рюмок, обсудили опиоманию. Очень познавательная тема, если как следует углубиться.
В Монтерее я снял для него одноместный номер в гостинице «Серра», номер с личной ванной. Роскошь по сравнению с каморкой, в которой он жил. Мы проверили кровать, достаточно ли она мягка и упруга, повключали свет, достаточно ли удобно при нем читать и писать, показали Морикану, как опускать и поднимать жалюзи, заверили его, что каждый день он будет получать свежие полотенца и мыло и так далее. Он уже распаковывал взятый с собой чемоданчик. На комоде он уже расставил вещи в своем неизменном порядке, соблюдаемом независимо от места и времени. Когда он вытаскивал рукописи, записную книжку, чернила и линейку, я вдруг сообразил, что стол возле кровати слишком мал для работы. Мы вызвали администратора, чтобы он попробовал подыскать стол побольше. Мигом явился коридорный со столом подходящего размера.
Похоже, Морикана действительно распирала радость. Он озирался, будто был на небесах. Особенно приводила его в экстаз ванная комната. Мы уже объяснили ему, что он может принимать ванну сколько хочет – без дополнительного, как во Франции, счета. (Это опять была положительная сторона Америки. «Замечательная страна!»)
Оставалось только дать ему денег и договориться с кем-нибудь, у кого есть машина, чтобы Морикана возили в госпиталь и обратно. Произнося au revoir[146], я не знал, что вижу его в последний раз.
За несколько минут он помолодел на десять лет. Когда мы прощались и я обещал проведать его через несколько дней, он сказал:
– Пожалуй, я спущусь, чтобы выпить porto.
Шагая с Лайликом по улице, мы встретили живописца Эллвуда Грэма[147]. Перекинулись с ним парой слов и выяснили, что он каждый день наезжает в окружной госпиталь. Ему будет в удовольствие, сказал он нам, возить Морикана туда и обратно.
Мы тут же заскочили обратно в отель, но оказалось, что Морикан уже ушел, вероятно пить свой porto. Мы оставили записку, что в его пользовании будет автомобиль и личный шофер.
Чувство, которое я испытал по прибытии домой, не описать словами. Самое время было избавиться от Морикана, так как у моей жены было уже несколько месяцев беременности. И все же она выдержала это тяжкое испытание лучше меня.
Прошло несколько дней, но я просто не мог заставить себя отправиться в Монтерей и проведать его. Вместо этого я написал ему записку, придумав какое-то оправдание. Он мгновенно ответил, сообщив, что чувствует себя лучше и что доктор еще не обнаружил, что с ним такое, но что он наслаждается своим чрезвычайно удобным уголком. В постскриптуме он напоминал мне, что через несколько дней необходимо внести плату за номер, а также что ему вскоре понадобится свежее белье.
Мы обменивались записками в течение примерно двух недель, в каковое время я действительно приезжал в город, но Морикана не посещал. Потом однажды я получил от него известие, что он решил двинуть в Сан-Франциско; он полагал, что найдет там себе какое-то дело, а если нет, то попытается вернуться в Париж. Он добавлял, что для него ясно: мол, я больше не хочу его видеть.
По получении этого сообщения я немедленно упаковал оставшиеся его вещи, нашел кого отправить с ними в гостиницу и послал ему денег, достаточных, чтобы продержаться еще по крайней мере пару недель. То, что он еще увеличивал расстояние между нами, принесло мне дополнительное облегчение. Особенно радовал тот факт, что он наконец додумался предпринять что-то по собственной инициативе.
Затем я продезинфицировал его каморку, как и советовал Леон.
В письме к нему я дал подробные объяснения и инструкции. Я рассказал, где можно найти скромные французские рестораны, бары и тому подобное. Я даже пошел дальше, поведав, что, если паче чаяния его не будут понимать, пусть напишет на бумаге адрес и покажет его водителю такси, полицейскому или кому там еще. Я сообщил, где найти библиотеку, авангардное кино, музеи и картинные галереи.
Вскоре я узнал, что он нашел удобный отель, но за гораздо более высокую плату, чем та, что я называл; он также открыл для себя маленький бар, где мог кормиться и где бывало несколько подходящих для него французов. Он объяснял, что деньги его быстро тают, поскольку, куда бы ни отправлялся, он вынужден брать такси; он не решался ехать трамваем или автобусом: его английский был для этого слишком плох.
Все это я воспринимал спокойно, полагая, что вскоре он пообвыкнется и наладит более экономный быт. Но вот история с такси раздражала. Париж был много больше Сан-Франциско, но я ухитрялся там ориентироваться, хотя в джинсах у меня было меньше денег и французский я знал хуже, чем Морикан английский. И мне было не на кого опереться. Ça fait une différence![148]
Он, конечно, обратился к швейцарскому консулу и быстро выяснил, что не может быть и речи о поисках работы, с гостевой-то визой. Он мог бы, разумеется, предпринять шаги к получению американского гражданства, однако у него не было никакого интереса становиться американским гражданином.
Что же он будет делать, гадал я. Может, попросит, чтобы швейцарский консул отправил его обратно в Париж?
Наверное, он уже запросил швейцарского консула насчет парохода домой, и, наверное, ему сказали, что это моя забота. Во всяком случае, у меня создалось впечатление, что он просто плывет по течению. Пока я мог обеспечивать его едой, сигаретами, суммами на такси, ему незачем было впадать в панику. Сан-Франциско устраивал его гораздо больше, чем Биг-Сур, хотя он и находил город несколько «провинциальным». По крайней мере, у него под ногами был настоящий тротуар.
Морикан провел там уже более месяца, когда мои усилия устроить его жизнь так, как он того хотел, превратились в постоянную головную боль. У меня было чувство, что, предоставь я это ему, он будет устраиваться целую вечность. Наконец я написал, что, если он всерьез настроился вернуться в Европу, в таком случае я подумаю, что можно сделать, дабы обеспечить ему обратный проезд. Вместо выражений восторга он ответил в мрачных тонах, что, дескать, если уж дела обстоят хуже некуда, тогда что ж, он поедет назад. Как будто он делал мне великое одолжение уже одним тем, что взял на себя труд обсуждать это!
Случилось так, что вскоре после этого обмена мнениями приехал навестить нас мой добрый друг Рауль Бертран. Он несколько раз встречал Морикана в нашем доме и знал, во что я вляпался. Когда я рассказал о нынешнем состоянии дел, он вызвался разузнать, нельзя ли отправить Морикана на французском грузовом судне, курсирующем от Сан-Франциско. Более того – бесплатно.
Я тут же сообщил Морикану хорошие новости и обрисовал заманчивую перспективу долгого морского путешествия через Панамский канал, с остановками в Мексике и Центральной Америке. Картина вышла настолько чарующей, что мне самому захотелось оказаться на его месте.
Не помню точно, каков был его ответ, но он нехотя согласился. Тем временем Бертран взялся за дело. Не прошло и недели, как он нашел грузовое судно, не возражавшее взять на борт Морикана. Отправлялось оно через тридцать шесть часов – так что было достаточно времени, чтобы послать Морикану телеграмму. Дабы избежать каких-либо искажений со стороны телеграфной компании, я написал текст по-английски: это была телеграмма из пятидесяти слов, со всеми необходимыми деталями.
Когда судно уже отплыло, я, к великому моему изумлению, получил ответ по почте, в котором говорилось, что-де негоже выпроваживать Его Высочество таким вот способом, что его следовало бы предупредить хотя бы за несколько дней, что крайне легкомысленно с моей стороны посылать ему такую важную телеграмму на языке, который он не понимает, и так далее и тому подобное. Мягко выражаясь, сплошные сопли-вопли. Кроме того, как он объяснял в постскриптуме, перспектива долгого морского путешествия его не больно-то радует: плавание он переносит плохо, ему это наскучит до смерти и прочая и прочая. И в самом конце – не буду ли я так любезен послать ему еще денег?