Я вспомнил, при каких обстоятельствах дом перестал у меня быть, и невесело усмехнулся.
- А раз ты все читал и знаешь, то почему же берешь на себя то, что позволено только Богу?
Я посмотрел на Кадило, который сверлил меня недовольным взглядом праведника, на глазах которого произошло вопиющее нарушение заповедей, и, вздохнув, подумал: а стоит ли… Стоит ли говорить с ним об этом всем? Ведь сколько таких разговоров у меня уже было… И все - как об стенку горох. Вот они, православные, порицают, например, каких-нибудь «Свидетелей Иеговы», а сами не отличаются от них ни на сантиметрик. По программе, конечно, отличаются, а вот по сути - ни на чуть-чуть. Такие же впертые.
* * *
И я снова ощутил раздвоение личности, которое время от времени накатывало на меня с тех самых пор, как мой первый суд объявил мне приговор за убийство, которого я не совершал.
Во мне жило два человека.
Один из них был медиком с высшим образованием, перспективным реаниматологом, подумывавшим даже о диссертации, человеком начитанным, интеллигентным, культурным, ну, понятное дело, не без цинизма, свойственного людям, работающим на самом краю обрыва, уходящего в Смерть.
Другой был вынужденным уголовником, почти профессиональным убийцей, знатоком воровской и бандитской жизни, человеком, давно вышедшим за все мыслимые рамки, отделяющие людей от нелюдей, и разговаривавшим на блатном жаргоне…
Я вспомнил, что говорил старец Евстрат, когда мы сидели с ним на верхушке скалы, вокруг которой до самого горизонта уходили темно-зеленые волны дикой тайги. Говорил он тогда много чего, но одно было совершенно ясно. Если бы я не принял решения отомстить, то остался бы тем, первым.
Врачом, спасающим человеческие жизни.
Именно в ту самую секунду, когда, лежа на нарах, я решил бежать и убить тех, кто сломал мне жизнь, это решение начало превращаться в действия, и моя жизнь изменилась.
А теперь - прошу любить и жаловать - на арене одноглазый Знахарь, вор в законе. Который иногда вспоминает, что он интеллигентный человек. Бывший интеллигентный человек.
* * *
- Что молчишь? - спросил Кадило, и я увидел, как в его глазах мелькнула искорка торжества, - или нечего сказать?
Сколько раз я видел эту искорку в глазах верующих…
Ладно.
- Сказать, говоришь, нечего? - переспросил я, - ошибаешься. Ты, конечно, так называемый «божий человек», священник… поп…
Я сделал паузу.
- Ты - жрец, вот ты кто.
- Я не жрец, - возразил Кадило, - я духовное лицо, слуга Божий.
- Да жрец ты, жрец, - отмахнулся я от него, - посмотри в словаре русского языка. У тебя такой есть?
- А мне и не надо. Библия - вот мой словарь.
- Понятно. Так вот ты - жрец. Служитель культа. Это только относительно недавно, лет пятьсот назад, может, побольше, жрецы стали называть себя духовенством. Чтобы, значит, отделиться от того, что было до них. Мол, мы - новые. Те, старые, были не того, а мы, новые, - самое то.
- Я - раб Господа нашего Иисуса Христа, - заявил Кадило.
- Вот то-то и оно, что раб. Ну, да не будем об этом. Тебе этого все равно не понять.
Я затянулся и спросил:
- Вот ты сказал: «Мне отмщение, и аз воздам». Знаю такое. А сам-то ты как понимаешь этот тезис?
- А что тут понимать? Все православные христиане знают, что это значит.
- Ну, и что же?
- А то, что Господь сказал: ваше дело себя беречь, души свои спасать. А злодеев я накажу сам, и кара им будет такая, какую вы в своей жизни и представить не можете. Примерно так.
- Понятно. То есть - не трогайте убийц, насильников, кромешников, прочую мразь, я с ними сам потом разберусь. А они пока пусть творят с вами, что хотят. Так?
Кадило прищурился, глядя на меня.
- То есть, значит, есть три суда, - продолжил я, - Высший, он же Божий, он - самый правильный. Хорошо. Пусть так.