Сделал несколько шагов вперед и назад мимо открытого окна и остановился перед допрашиваемым, который продолжал рассматривать свои разбитые, без шнурков ботинки.
- Я вырос на Ворскле, на Полтавщине, - негромко произнес он, словно говорил сам с собой.
В глазах Чепикова, который поднял голову, промелькнуло искреннее удивление: "К чему это?"
- Когда знакомился с вашим делом, - продолжал подполковник, - я узнал, что дивизия, в которой вы воевали, первой вышла к Ворскле и освобождала мой родной городок.
Коваль снова отошел к окну и, пуская в него дым, задумчиво добавил:
- Я воевал на другом фронте... Знаете, Чепиков, мне всегда хотелось встретить человека, который сражался за мой городок... Мои личные воспоминания, может быть, и не ко времени. Но не думал, что придется встретиться вот так... - Коваль отвернулся и, казалось, надолго засмотрелся на плотину, реку, старую мельницу с большим неподвижным деревянным колесом. В то же время краем глаза он видел и уголок стола, и поникшего Чепикова на стуле. Ему представилось, как этот самый Чепиков лежит на берегу Ворсклы, прижимается к мокрому осеннему песку, как прячется перед атакой в побитом осколками ивняке.
Эти обрывистые берега над Ворсклой, крутые дорожки к воде были его землей, по которой он ходил босиком. Под смертельным огнем немцев именно он, Коваль, должен был ползти по обрывистым и скользким глиняным откосам, освобождая край своего детства. Но вместо него тем нелегким путем шел солдат Иван Чепиков.
- Вы и ранены были на Ворскле? - отвернулся от окна подполковник.
Чепиков кивнул. И уточнил:
- Легко, в ногу.
- Перешли речку около разрушенного Днепропетровского моста?
- Да, - сказал, оживившись, Чепиков, и печальные глаза его заблестели; казалось, что и морщины, изрезавшие лицо, немного разгладились. - Мы вышли на крутой правый берег, к Ярмарковой площади. Брали в лоб.
- Запомнили название?
- Да уж не забылось.
Коваль внимательно всмотрелся в его лицо, оживленное воспоминаниями, и, подождав немного, сказал:
- Вы не были трусом, Иван Тимофеевич. А теперь вам не хватает смелости.
Глаза Чепикова потускнели, будто погашенная одним дуновением свеча.
- Смелости говорить правду, - уточнил подполковник. Он заметил, как допрашиваемый напрягся и руки его, большие и заскорузлые, немного приподнялись над коленями, словно хотел ими защититься.
- Взять на себя чужую вину?.. - У Чепикова перехватило дыхание. Могу взять... Мне теперь все равно. Но убийцу вы тогда не найдете.
- Нет, и вам не все равно, - возразил Коваль. - И нам тоже.
Чепиков никак не реагировал на замечание подполковника.
- Я ждал от вас других слов, - с сожалением, тихо и, медленно проговорил Коваль.
- Вам нужны такие слова, чтобы меня в убийстве обвинить? Судить хотите? Поздно. Я сам себя сужу. И вашего суда не боюсь. - Чепиков поднял на Коваля взгляд - уже не такой упрямый и напряженный, как раньше. - О пистолете допытываетесь? - Голос Чепикова стал твердый. - Да, был у меня парабеллум. Еще с фронта. У немца взял. Но я никого не убивал.
- Вы носили пистолет с собой?
- Недели две, как потерял.
- До восьмого июля?
- Да.
- Где потеряли?
- Если бы я знал...
- А почему носили его с собой?
Чепиков пожал плечами.
- Вы угрожали Лагуте?
Чепиков вздохнул и отвел взгляд:
- Я хотел убить его.
У Коваля дернулась бровь.
- Почему хотели убить?
Чепиков не ответил.
- Вы ревновали жену?
- Нет.
- Почему же тогда хотели убить?
- Душу он ей изничтожил.
- Как это понимать?
Чепиков только рукой махнул.
Подполковник переждал минуту и продолжил допрос:
- Так как же он изничтожил душу Марии?
Чепиков покачал головой:
- Следствию это ничего не даст.
- Как знать, - ответил Коваль. - Один факт мы с вами сегодня все же выяснили: пистолет у вас был, тот самый, что видела Кульбачка.