Слесарь кисло улыбнулся:
- Не пьет только курица, потому как стакан держать не может.
Чепиков оставался безразличным к разговору, словно бы и не о нем шла речь.
Тем временем стукнуло, открываясь, окошко.
- Ну так что, милые страдальцы вы мои? - засияла в окне улыбкой Ганна, расставляя на прилавке стаканы. - С собой или тут?
- И тут, и с собой, - ответил слесарь.
- Давай, Андрюха, - засуетился Микола, - сначала по баночке беленькой, а уже потом портвейнчику! Отполируем... Чепиков! - позвал он сидевшего на бревнах Ивана. - Плеснуть тебе? Ради встречи.
Тот ничего не ответил.
- Не трогайте его, греховодники! - строго сказала Ганка, наливая водку в стакан. - Человеку, может, не до вас...
Дружки осушили стаканы, потом сгребли их с прилавка, взяли бутылку портвейна и отправились на бревна. Там, аппетитно хрустя молодыми огурчиками, наперебой стали что-то друг другу доказывать. Чепиков не прислушивался.
Кульбачка снова появилась в окне и поманила его пальцем.
Чепиков тяжело поднялся.
- Да что с тобой, господи? - заглядывая ему в глаза, ласково, тихим грудным голосом спросила она. - Или беда какая стряслась? Ходишь как ночь... Может, болячка прицепилась? - Кульбачка сочувственно покачала головой. - Вот что я тебе скажу, милый! - Сказала так, будто уже догадалась о его беде. - Даже когда невмоготу, верь, что есть на свете сила высшая и господь нас всегда любит... Греха в душе не таи...
Чепиков вдруг полез в карман.
- Налей и мне... Чего-нибудь, - добавил он в ответ на ее немой вопрос. - Крепкого.
- Горе залить надумал?.. Его не зальешь, - жалостливо сказала Ганка, но все же достала из-под прилавка бутылку водки. - С горем нужно к Иисусу идти, а не в кабак... - Быстрым привычным движением она откупорила бутылку и наполнила почти доверху граненый стакан. - Норма. Тебе, Иван, как непьющему высшая доза в такую жару.
Налив Чепикову, Кульбачка высунулась в окно и оглядела пировавших дружков.
- Вам, милые, ничего больше не потребуется?
- Пока что нет... А это все, - с набитым ртом пробубнил Микола и показал рукой на стаканы с вином и бутылку, - запиши.
- Ну что ж, - вздохнула Кульбачка, кладя на прилавок синюю клеенчатую тетрадь, - писать так писать... Только ты уже многовато написался, Микола. Тридцать два рубля девятнадцать копеек.
- Ничего, тетка Таня, скоро все перечеркну.
- И когда же это "скоро" будет?
- Да хоть завтра, тетечка Ганя, - успокоил он.
Слова Миколы, видно, пришлись ей по душе. Сказала мягче:
- Ты завтра принесешь, а ко мне, может, сегодня ревизия наскочит. И меня же за мою доброту - в тюрьму... Я тебе добро, а ты меня - в кутузку. Справедливо это?
- Да что вы, - удивился Микола. - Завтра, честное слово, отдам... Из-за меня еще никто в тюрьму не садился и не сядет...
- Это ты хорошо говоришь, голуба, - совсем уже подобрела Ганка. Какие там счеты! Я тебе верю - отказа для тебя нет.
- Вот видишь, - хмелея, похвастался дружку Микола, - какая она у меня! Побурчит, но без зла. Как мать родная. Даже лучше...
Чепиков залпом выпил водку, взял с прилавка конфетку и сдачу, положенную Ганкой, и рывком, расправив плечи, двинулся прочь от ларька.
- Ты приходи, Иван, - услышал он вслед. - Будет надоба, приходи. Пути праведного не найдешь, значит, ходить тебе только сюда, - засмеялась Кульбачка.
Вскоре Чепикова обогнал на мотоцикле Микола: он сидел за рулем, мотоцикл свирепо рычал на всю улицу и бросался из стороны в сторону, словно злая собака...
Иван Тимофеевич добрался до своего дома, поднялся на крыльцо и какое-то мгновение нерешительно стоял перед дверью. Потом со злостью взялся за ручку и потянул на себя.
Дом встретил его пустотой. После яркого уличного света тут все представилось ему слишком мрачным.