Если бы не это обстоятельство, то путники воспользовались бы ею с самого начала. Но в том и дело, что в северной своей части дорога не имела ответвлений в горные районы. Желающим попасть на неё из глубины полуострова нужно было совершать тяжёлый переход через хребет.
Серый серпантин дороги вился местами у самой воды. Казалось, самые камни здесь были пропитаны тем неопределимо чудесным ароматом моря, который слагается из запахов рыбы, водорослей, мокрого камня и других неясных, но одинаково влекущих к себе раздражителей обоняния.
По мере того как сгущалась темнота, краски стирались и наконец пропали совсем. Остались только запахи и шумы.
Хозяева и гости
Оле остановился около двухэтажного деревянного дома и уверенно постучал. Осветив фасад карманным фонарём, Грачик увидел вывеску: «Гранд-отель». Хотя город и пострадал от владычества гитлеровцев, но не настолько, чтобы утратить то, без чего не может существовать ни один уважающий себя город в этой стране, — без своего «Гранд-отеля». Это такая же непременная принадлежность поселения, как почта, церковь и флагшток перед домом фохта.
Переговоры у двери гостиницы были коротки. Скоро путники очутились в холле — маленькой комнате с выцветшими стенами, по-видимому недавно наново покрытыми лаком. Свет небольшой лампы отражался в нём тысячью мелких огоньков и дрожал, как стёклышки в детском калейдоскопе. Эти блики делали рябым бородатое лицо короля, смотревшего из дубовой рамки прямо на входящих. Даже синий крест святого Олафа на маленьких флажках, скрещённых под портретом короля, казался пёстрым. Хозяин, высокий сутуловатый человек с небритыми щеками, улыбался и не спеша выговаривал слова приветствий вперемежку с местными новостями. По-видимому, они казались ему неотложно-важными, хотя в городке не было даже своей газеты и новости узнавались только теми, кто позаботился восстановить у себя радио, отнятое оккупантами.
Навстречу гостям, на ходу повязывая фартук, вышла хозяйка.
— Эда, это русские! — крикнул ей хозяин так громко, словно она была невесть как далеко.
Она отбросила в сторону свой фартук, всплеснула руками и, склонив набок голову, молча глядела то на Кручинина, то на Грачика. Затем, так ничего и не сказав, повернулась и исчезла в гулкой темноте коридора.
Через несколько минут она вернулась и сказала мужу:
— Я приготовила им лучшие комнаты… — И, будто ожидая возражения, добавила: — Это же русские! — И вдруг с удивлением: — Настоящие русские? — Тут она обернулась к прибывшим, снова осмотрела их и приветливо спросила: — Поужинаете?
— Прежде всего — спать, — ответил Кручинин, — потом опять спать, а ужинать — это уже завтра утром.
Хозяин рассмеялся.
— Да, да, неблизкий путь, — согласился он. — После такого похода лучше всего выспаться. И всё-таки… по рюмочке аквавит! Той, настоящей, которой у нас не было при гуннах! — Он хитро подмигнул. — Когда они пришли, мы быстро смекнули: нужно прятать подальше то, что хочешь сохранить для себя. У гуннов слишком широкие глотки и чересчур большой аппетит.
Невзирая на протесты, хозяин потащил гостей в столовую. Он извлёк из какого-то тайника бутылку анисовой и налил три рюмки. Кручинин выпил и с удовольствием крякнул.
— От этого действительно не стоило отказываться, — сказал он и подмигнул хозяину, словно они были в заговоре.
Хозяин дружески похлопал Кручинина по спине.
По второй он, однако, так и не налил, а повёл гостей к спальням. Но прежде чем они дошли до лестницы, ведущей во второй этаж, раздался сильный стук во входную дверь. Судя по радостным приветствиям, которыми хозяйка обменивалась со вновь прибывшими, они были в самых дружеских отношениях.