– Это чьё? – спросила Юля.
– Жены, – ответил Стас и больше не стал ничего объяснять, а Юля не стала спрашивать. По нынешним временам не много разницы – умер человек или остался отрезанным в чужом анклаве.
Стас женился едва придя из армии. Произошло всё молниеносно: через месяц после знакомства они были уже женаты. Обычно такие скоропостижные браки бывают недолговечными, но у Стаса с Валентиной семья получилась прочной, может быть, оттого, что они не слишком досаждали друг другу, позволяя каждому жить по своей программе. Детей у них не случилось; сначала Валентина требовала с этим делом не спешить, говоря, что сперва следует устроиться в жизни и, вообще, нечего плодить нищету, а затем испуганно твердя, что после тридцати первый раз рожать опасно. Так и пролетели мимо детей: сначала рано, потом поздно. А ведь одно время Стас очень неплохо зарабатывал, так что ни о какой нищете речи не шло. Заливщик эпоксидных смол имел хорошую зарплату, большой отпуск. Сокращённый рабочий день и спецпитание. И на пенсию можно было пойти с пятидесяти лет. Вот только за красивые глаза все эти льготы не дают, а смола смоле рознь. Особенно сильно различаются отвердители и пластификаторы. Поработав десяток лет с пиридином и прочими ароматическими аминами, Стас заработал весь букет профзаболеваний и на пенсию вышел не в пятьдесят, а в сорок лет по инвалидности. Именно тогда он купил дом в деревне и уехал лечиться свежим воздухом и козьим молоком. Жил в деревне с начала апреля по конец ноября, а порой и зимы прихватывал. Инвалидской пенсии на сельскую жизнь хватало, а здоровье и вправду начало выправляться.
Валентина была не слишком довольна, что муж практически исчез из её жизни, но и не особо протестовала. Она даже появлялась иногда в деревне, на недельку, не больше. Отсутствие цивилизации удручало её, она не мыслила жизни без горячей воды, ванны, посудомоечной машины и прочих изобретений извращённого разума. Стас порой думал, как там она в городе, где нынче не только горячей, но и холодной воды нет. Впрочем, дальше размышлений дело не шло. Привык жить один, будучи женатым только на словах. А теперь встретил Юлю и понял, что супружество у него было, а любви – нет и не было, даже когда женихался, придя из армии. Иные скажут: «Седина в бороду – бес в ребро». Может они и правы, но слушать их нет никакой охоты.
К полудню выглянуло солнце и живо съело непрочный ноябрьский снег. Настроение стало радостным, словно не ноябрь, а апрель на дворе. Вот только день ноябрьский короток не по-весеннему, чтобы успеть взять от него всё.
Пока Юля мылась сама и намывала Лёньку, Стас привёл в порядок свой дом и разобрался с обедом, припомнив давние умения. Первый раз со времён обвала не просто сварганил что-то съедобное, а изготовил настоящий обед из трёх блюд. С утра в печке томились щи со снетком, те, что в Некрасовской поэме поминаются (анклаву на счастье досталось озеро, где эта рыбка водилась). Пюре Стас взбил до состояния июньского облака, для Лёни наварил компота из подмороженной дички и шиповника, не пожалев туда мёда, а для себя и Юли достал из подпола бутылку сидра, который только-только успел просветлеть и отстояться. Кальвадос Стас не гнал, а сидр у него был, о чём Ванька не знал.
Завтра такого благолепия уже не будет, завтра начнётся работа. Ходок должен ездить в город и обратно, осуществляя, как говорится, смычку города с деревней, или попросту, поддерживая тонкую нить жизни, без которой худо станет всем. Хотя, кажется, куда уж хуже.
Изготовив всё, не выдержал и пошёл к бане. Юлю с Лёнькой встретил на полпути. Оба разрумяненные, чистые. Лёня в пальтишке на вырост, в шароварах, в ботинках с калошками, какие только в воспоминаниях бабушек встречаются и в самых глухих деревнях, где дороги по осени превращаются в разливы грязи. Сейчас, когда не стало бездельно разъезжающих тракторов, поубавилось и грязи, а калоши остались.
На улице всего лишь прохладно, морозы начнутся хорошо если через месяц, но поверх пальтишка повязан шарф, из-под зимней шапки белеет краешек платка, какие непременно повязывают малышам после бани.
А Юля… Очень хотелось подойти и поцеловать её.
Бывают женские лица, удивительно правильные, хоть на картину Тинторетто. Но стоит представить, что целуешься с подобной красавицей – бр-р!.. – нет уж, пусть она сияет на холсте итальянского живописца, и никогда не попадается в жизни. Встречаются лица, они называются сексапильными, на которых навеки застыло выражение трогательной беззащитности. У неразборчивого мужчины подобные девушки вызывают острейшее желание немедленно затащить её в постель. Но целоваться с ними – пустая трата времени. В койку – и всё тут! Только если действительно любишь, поцелуй оказывается самодовлеющим, хочется благоговейно прикоснуться к губам любимой. А красота… Юленька была прекрасна.
Надо же такое придумать: на глазах всей деревни целовать женщину, ведущую из бани малолетнего сына!
Стас, с трудом подавив искушение, подхватил на руки Лёньку, и они пошли к домам, очень благопристойно, но не так, как хотелось бы.
– Обедаем у меня, – произнёс Стас заготовленную фразу.
– Конечно. Только банное брошу, а ты, пока не стемнело, глянешь, как я обустроилась.
Как могла Юля обустроиться в чужом доме? Только прибраться, намыть всё хорошенько. А ещё на комоде, отодвинув выцветшие, едва ли не довоенные портреты Груниной родни, появилась новая, хотя и малость помятая фотография. Непросто было сберечь её за три года скитаний, а таки выжила фотка и заняла почётное место в обретённом доме. На снимке Юля и высокий парень, стоят обнявшись и смеются, глядя на невидимого фотографа. И лицо у Юли такое счастливое, о каком Стас мог только мечтать.
– Это кто?
– Лёня. Муж. Мы здесь за неделю до свадьбы.
Вот, значит, как. Муж. А чего хотел? Ведь понимать должен, что раз у Юли есть сын, то и муж тоже… был. А он, оказывается, и сейчас есть, вот на этой фотографии, а заодно и в сердце. А к Стасу в сердце только благодарность, что спас её и сына от голодной смерти. Лёня, получается, Леонид Леонидович, в честь папы назван.
Смешно и глупо ревновать к фотографии. Никогда этот Леонид не доберётся сюда, обратится в мешок без костей. И всё-таки, он уже здесь, смотрит с карточки, обнимает Юлю, и лицо у Юли счастливое.
Обед прошёл замечательно, только бутылка сидра осталась нераспечатанной, все трое целомудренно пили компот.
Под конец Стаса отпустило настолько, что он смог спросить без желчи, а как бы, между прочим:
– Что ж он за тобой не приехал, когда всё началось? Первые недели полторы поезда ещё ходили нормально. То есть, не совсем нормально, но мужчина мог доехать.
– Он в плавании был, – тихо ответила Юля. – На сейнере в Южной Атлантике. Оттуда так просто не доберёшься. Пока телефоны не сели, он звонил по спутниковой связи, говорил, что обязательно приедет. Потом связь кончилась, и я даже не знаю, доплыли они до Петербурга или сгинули на полпути. Он меня потому в санаторий и отправил, что ему в плаванье уходить надо было. Мои родители в самый первый день позвонили, сказали, что приедут за мной на машине. Никто ж не знал, что за городом творится. Знали только, что на дорогах ужасные пробки. А что там убивает, ещё не известно было. Папа сказал, что проедет в объезд по каким-то просёлкам. Последний раз мама звонила, сказала, что они выехали…
Стас слушал, закусив губу. Потом спросил:
– В наш-то город тебя как занесло? В округе, вроде бы, никаких пансионатов нет.
– Это уже потом. Мы с Томой первые две зимы перекантовались при санатории, а потом решили в Питер пробираться. Всё-таки, там должно быть полегче.
– Почему вы так решили?
– Там Нева, а это рыба. И ходоков там много, тех, кто в окрестных посёлках жил, а на работу в город ездил. Вот мы и вскинулись. Потолкались на станции пару дней. Сам знаешь, ни расписания, ни билетов, ничего. Я спрашиваю: «Он до Питера идёт?». Отвечают: «Да, идёт». Мы как-то с детьми вбились, а он совсем в другую сторону поехал. Так мы и мурыжились всё лето по каким-то станциям. Под железнодорожными мостами прятались, ракушки собирали, улиток. Это ты уже знаешь.
Стас молча кивнул. Ну, что за проклятие такое… и не пожалеть Юлю, не приголубить. Не велит фотография, стоящая на комоде в соседнем доме.
Так бы и занимался самоедством, но с утра предстояла работа. Если уж ты ходок, то изволь ходить как маятник – туда-сюда. Вчерашний день прогулял, значит, сегодня придётся съездить два, а лучше три раза.
С утра Малыша обихаживал Мишка. Конечно, он был алкоголиком, но разум пропил ещё не вполне и дело понимал, так что из деревни Стас выехал до света, с Юлей не повидавшись.
У лесного склада уже ждали карачаровские мужики со своей телегой и старым мерином, давно пережившим кличку Баламут. Телегу как раз кончили нагружать дровами. Стас перебросил туда же два мешка картошки и направил Баламута в сторону города.