Я любил каждую минуту, проведенную здесь, аромат сухого клевера и люцерны, когда дедушка бросал вилами сено в кормушки; пыль, которая щекотала горло; сладко-кислый запах упряжи; мне нравилось, как прядали ушами лошади, издавая тихое ржание, и беспокоились, когда мы гремели крышкой ларя с овсом; нравились и дружеские тычки, которыми награждал меня старый упитанный Принц, когда я прикасался щекой к его бархатным теплым ноздрям; иногда я похлопывал его по шее и следил за лучами солнечного света, проникающими сквозь щели в стенах амбара, словно маленькие прожектора, нити которых играли с частицами танцующей пыли. Перед тем, как я отправился этой ночью домой, дед одарил меня объятьем медведя-гризли и оцарапал бакенбардами. "Никогда не прекращай задавать вопросы", - сказал он мне. Затем он взял с меня клятву, что провалиться мне на этом месте, если я прекращу. "Это все равно, что учиться", - сказал он. - "Когда ты станешь старше, ты бросишь задавать вопросы и будешь принимать все как есть, а это, что ты принимаешь так, как есть, обычно не так уж и хорошо, в конце концов. Вот что важно, сынок. Спрашивай. Где-то должно быть нечто лучшее, чем то, что мы имеем. Однажды ты поймешь смысл твоих снов. Надеюсь, что буду рядом, когда это случится. Я ведь и сам что-то искал больше семидесяти лет". В этот момент в дверь амбара постучался отец, давая мне понять, что наше совещание закончено.
Г Л А В А 4. ЖДЕТ НА НЕБЕ ПИРОГ, КОГДА ВЫЙДЕТ ТВОЙ СРОК
На следующее утро, когда, позавтракав, я встал из-за стола, отец велел мне вернуться. "Куда ты думаешь идти?" "К дедушке". Голос отца был суров. "Сними шапку. Ты остаешься дома". "Но дедушка берет домой несколько овец, и он сказал, что мог бы держать ягнят". "Ты остаешься дома, и кончено". "Почему?" "Потому что я так сказал, вот почему". Я не видел деда целую неделю. Виноват в этом был я сам. Не нужно было говорить матери с отцом, о чем мы беседовали с дедом воскресным вечером, вернувшись с разлившейся реки. По пути я насчитал семь церквей и поинтересовался у деда, как может Бог каждое воскресное утро посещать их все сразу. "Очень просто", - сказал он. - Бог как воздух. Он повсюду. Ты ведь дышишь воздухом здесь, в повозке, а лошади дышат им снаружи". "А Бог бывает в какой-нибудь церкви дольше, дед, и любит ли он их все одинаково?" Дед задумался. "Не знаю, - сказал он. - Не думаю, чтобы у Бога был резон заводить любимчиков. Для тебя и меня эти маргаритки - желтые и белые, а васильки - синие, и этим они отличаются. Но для Бога они просто цветы, и пока они растут и цветут, он никуда не сует свой нос, и не принимает ничью сторону. Бог велик. Вот только его создания уничижают Его". Когда я рассказал отцу за обеденным столом, как дед называл одни церкви одуванчиками, а другие алтеем, он решил, что это очень забавно. Потом я сказал, что дед считает - Бог очень добр и щедр, и ему все равно, в какую церковь ходит человек, если тот любит Бога и своих братьев. Глаза отца сделались ледяными: "Что это за Бог такой, о котором тебе толкует дед?" "Он не такой далекий и страшный, как в церкви", сказал я. "Я слышал, как дед разговаривает с Ним. Когда он приходит утром в амбар, он говорит Богу: "Доброе утро! Я вижу, вы ночью приглядывали за лошадьми. Весьма обязан, сэр. Теперь вы можете немного вздремнуть, а я погляжу за ними остаток дня". Я был отправлен в постель без обеда. Отец считал, что дед оказывает на меня плохое влияние, поэтому нам было запрещено видеться целую неделю. На закате надо было выскользнуть из окна спальни, проползти по крыше дровяного сарая и спуститься по клену. Мать взяла с меня обещание не встречаться с дедом и не разговаривать с ним, но она не говорила, что я не могу пойти к амбару и поглядеть на него. Я стоял возле изгороди и смотрел сквозь доски кормушки, как дед ведет лошадей на водопой. Когда старый упитанный Принц проходил мимо, я почти коснулся его. Принц тихо заржал и высунул ко мне свой нос. Глаза деда глядели прямо на меня, но он дернул Принца за узду. "Трогай, - скомандовал он. - Давай к поилке. Нет там ничего в кормушке".