Она готова была — и приносила — в жертву Муру все, вплоть до своей работы. Ради Мура она отрекалась не только от своей, но и от Алиной жизни. Как-то само собой разумелось, что и Аля должна жить заботами и интересами брата. Раз и навсегда установилось первенство сына в Марининой жизни, и она не допускала мысли, что это может быть по-иному для членов ее семьи или друзей. Алина жизнь стала придатком, вспомогательным механизмом к выращиванию брата. «Девочка со Звезды», взращенная в тесной духовной близости с матерью, стала Марине менее интересна — с сиянием «Солнечного Мура» не потягаешься. Знакомые роптали: Марина превратила дочь в домработницу, принесла ее в жертву сыну. Марину это возмущало. Конечно, а как иначе? Появилось на свет чудо — существо исключительное — центр мирозданья. Разве он не достоин жертв? В своей убежденности в высоком предназначении сына, в его царственной инородности, Цветаева не знала границ. В письме она рассказывала Пастернаку о первых шагах Мура: «Мур ходит, но оцени! только по пляжу, кругами, как светило». В этих словах нет и тени шутки.
Аля читает в саду, Мур нарочно становится так, чтобы заслонить ей солнечный свет. Аля терпеливо отгоняет брата, но он упорно мешает ей. Наконец, она строго просит: «Мур, отойди, ты мне заслоняешь свет!» Голос Марины прозвучал с возмущением:
— Аля! Не понимаю, как ты можешь сказать это такому солнечному созданию? Он же сам — солнце!
Чрезмерный материнский восторг обычно вызывал иронию, а Цветаева была неумеренна в своем восхищении сыном, ей в нем нравилось и то, что других отталкивало. С гордостью сообщает Цветаева, что пяти-шестилетнему Муру приходится покупать одежду, предназначенную двенадцатилетним французам, что на его большую голову не лезет ни одна шапка. Сын, с которым она теперь не расставалась, отныне становится средоточием мира Марины. Огненные порывы придуманных влюбленностей вылились в реальную — восхищенную любовь матери, произведшей на свет Наполеона или Короля-солнце.
«Ибо мимо родилась — времени!»
Зима во Вшенорах мучительно бесконечна. Марина теряет силы и терпение, борясь за выживание семьи. Плеснула из ведра ледяной воды в миску с мелкой черной картошкой. Взялась за нож, срезала пол синей картофелины, отшвырнула, уронила голову на стол. Глаза бы не видели этой норы, этой повседневной возни с гнильем!
Клаустрофобия на избу, нищету, изломанный, неблагозвучный чешский язык. А печь! Нет сил больше видеть печь. На дворе XX век! Марина и в самом деле выглядела изможденной — колодец, растопка печи, стирка, готовка на плите — и ведь — главное! Главное — надо исхитриться писать! Сохранить силу, порыв мысли!
— Все! Мочи моей больше нет! — Марина отшвырнула нож, с мольбой посмотрела на Сергея:
— Надо что-то менять! Иначе — только головой в колодец!
— Давно предлагаю: давайте перебираться в Прагу! Правда, с маленьким ребенком трудно найти дешевую квартиру, но ведь все устраиваются. — Сергей и сам видел, что Марина держится из последних сил. — Завтра же поеду искать жилье.
— Не в Прагу! Надо ехать в Париж. Поймите, именно так я смогу больше выступать, печататься и зарабатывать. Пора быть на виду. — Руки Марины с ненавистью строгали картошку. — Интересно, сколько километров кожуры я изготовила за эти годы? Сколько белья перестирала?
— Да, пора в Париж. — Сергей кочергой выгреб из печи на совок угли. — Там — жизнь! Там издаются русские журналы и газеты. И ваше имя не раз появлялось в критических статьях и обзорах всех парижских изданий.
— Цветаева — известный поэт! Вне зависимости от симпатий или антипатий того или иного критика. Поверьте, я сумею за себя постоять. — Справившись с картошкой, Марина сполоснула в грязноватой воде руки и отерла о непременный фартук. Ухмыльнулась:
— «Известный крестьянский поэт — Цветаева». Кто поверит в утонченные стенания женщины с такими руками? Аля! Пора собирать хворост. Оставь Мурику соску и иди живее!
Аля недовольно стала одеваться, заранее морщась от мокрых снежных хлопьев.
— А начинать надо, знаете, с чего? — Сергей выпрямился. — Я давно придумал — с устройства в Париже вашего литературного вечера. Ведь вас друзья давно этим соблазняют.
— Похоже, наконец, соблазнили! Кажется, я соглашусь на предложение Черновых погостить у них.
— Верно! Пока поживете у Черновых. А я только защищу диплом — и к вам. Бросить картошку в суп? И знаешь, Марина, я ведь там тоже смогу зарабатывать!
1 ноября 1925 Цветаева с детьми приехала во французскую столицу; к Рождеству туда перебрался и Сергей Эфрон.
Они поселились у Черновых на улице Рувё — в рабочем районе неподалеку от скотобойни. Сергей Эфрон так описывал их жильем «Сижу в Марининой комнате на rue Rouvet… Внизу шумит Париж. Поминутно с грохотом проносятся поезда восточной железной дороги, которая проходит мимо нас на уровне четвертого этажа. За окном лес фабричных труб, дымящих и дважды в день худящих…» Зато дом был совсем новый, благоустроенный, трехкомнатная квартира довольно просторна, с центральным отоплением, газом и ванной. Цветаева давно не жила с таким комфортом. Дважды в неделю приходила домработница, убирала, помогала стирать пеленки. Эта «цивилизация» облегчала быт и высвобождала время. Правда, было тесновато: вся семья «гостей» помещалась в одной комнате.
Несмотря на тесноту, Марина, покормив завтраком Мура, садилась к письменному столу, отключаясь от всего постороннего. В Париже в ноябре 1925 она закончила начатую перед отъездом из Чехии поэму «Крысолов» на сюжет средневековой легенде о человеке, избавившем немецкий город Гаммельн от крыс. Выманив их звуками своей чудесной дудочки, музыкант ждал от жителей города вознаграждения. Но скаредные гаммельнские обыватели отказались заплатить ему. Тогда, наигрывая на той же дудочке, он отвел их детей на гору, где их поглотила разверзшаяся земля. Здесь со всей мощью выразилась одна из центральных тем творчества Цветаевой — противопоставление поэта и сытого бюргерства. В истолковании Цветаевой, Крысолов олицетворяет творческое, магически властное начало, крысы ассоциируются с большевиками, прежде агрессивными и враждебными к буржуа, а потом превратившимися в таких же обывателей, как их недавние враги; гаммельнцы — воплощение пошлого, мещанского духа, самодовольства и ограниченности. «Крысолов» был опубликован в пражском журнале «Воля России».
Литературная жизнь Парижа била ключом. Открывались все новые эмигрантские издания. Цветаева встретилась и подружилась с издателями Шаховским и Святополк-Мирским — оба бывали на улице Руве и охотно печатали Цветаеву. Все обитатели черновской квартиры имели отношение к литературе, постоянно принимали друзей-литераторов. Здесь образовалось нечто вроде литературного салона — обсуждали литературные новости, читали и слушали стихи. Для всех Цветаева была признанным литературным мэтром.
Выступление Цветаевой состоялось в феврале. Это был, вероятно, первый ее персональный вечер после того давнего в Москве, в студии Халютиной, когда, в бабушкином длинном платье с камеей у ворота, со стихами юношески звонкими и Откровенными, она произвела неизгладимое впечатление на зрителей… Двадцать лет минуло, а сколько промелькнуло кадров в фильме с названием «Жизнь». Устроить выступление оказалось не простой задачей. Самим надо было найти помещение, заказать и «распространить» — то есть продать билеты, найти распорядителей.
Главное же условие успеха — собрать «нужную» публику, тех, кто влияет на общественное мнение — добиться присутствия влиятельных персон литературного и светского мира, способных устроить резонанс в прессе. Но именно этого Цветаева делать не умела — слишком гордая, категорически необщительная, не желающая любезничать, притворяться. Дерзкая, непреклонная, она сумела испортить отношения со многими нужными людьми и получила несколько отказов от известных в литературном мире лиц. Зал для вечера нашелся — помещение Союза молодых поэтов и писателей. Невелик, но вполне пристойно выглядит и вместителен.
Друзья и близкие знакомые всячески способствовали подготовке вечера. Нашлось пожертвованное кем-то черное платье. Его Оля и Наташа Черновы перешили по, фигуре Марины и даже вышили у плеча символическую бабочку — Психею. В простом черном платье, с серебряными браслетами и перстнями героиня вечера выглядела вполне достойно.
Наконец, все было налажено, объявлена окончательная дата и программа вечера:
«В вечере Марины Цветаевой, имеющем быть в субботу 6 февраля, 79, рю Данфер-Рошро принимают участие: г-жа Кунелли, старинные итальянские песни; проф. Могилевский — скрипка; В.Е. Бюцов — рояль» — сообщали афиши, расклеенные Сережей.
За полчаса до начала в зале появилась первая публика. Марина стояла за сценой, нервно куря у металлической бочки с песком, под висящим над ней огнетушителем. Глаза ее сверкали, на щеках появился румянец. Впервые за все эти годы Сергей видел нарядную жену, с приведенным в порядок лицом — уж припудриться ее подруги заставили. Она казалась ему совсем юной, как тогда, когда в бабушкином платье читала про «кавалькады в чаще», а он шепотом повторял слова.