«Ох, не пришло еще время, – с тяжелою тоскою думал молодой воин, – но верую я, что должно наступить оно, и тогда сокрушит мой князь языческих богов в стране своей!»
Владимир, насильно заставив себя более не думать о Зыбате, слушал дядю и послов, передававших ему, на чем окончены были их переговоры. Успех, действительно, превосходил всякие ожидания. Новгородцы всегда ревниво относились к своему самосознанию, и им казалось унизительным для Господина Великого Новгорода то обстоятельство, что у Киева был свой князь, тогда как у них дела правления сосредоточились в руках выборного посадника.
Ради того, чтобы снова получить себе князя, они пошли на всякие уступки. Князь должен только не касаться их прежних вольностей и уважать их вече, подчиняться ему во всех важных вопросах. За это Новгород принимал на себя полное содержание князя и всей его дружины, причем вручал князю всю исполнительную власть. Условия эти, по крайней мере, на первых порах, были очень выгодны для Владимира, вовсе не намеревавшегося засиживаться в Новгороде, и он со своей стороны поспешил подтвердить все обещания, которые дал послам Малкович.
Не было пределов удовольствию последних. Они разошлись так, что начали предлагать князю немедленно отправиться в путь. Но Владимир, так же, как и Добрыня Малкович, хорошо знал характер новгородцев. Послов непременно нужно было «уважить», «почествовать». Князь пригласил их сойти на остров. Громкие крики встретили его там. Нестройной толпой окружили его новгородские дружинники, очень быстро узнавшие, на чем закончились переговоры. Только предложение Добрыни отпраздновать тут же веселым пиром возвращение князя несколько умерило их бурную радость. Тотчас на острове запылали костры, появились всякие снеди и пития, и до ночи не смолкал веселый шум этого счастливого пира.
На другой день вместе с солнечным восходом обе соединившиеся флотилии тронулись в дальнейший путь.
После веселого пира новгородские послы, перебравшиеся на все время пути к князю на его драккар, чувствовали себя так тяжело, что даже не проснулись и не вышли из шатра, где им были приготовлены постели.
Владимир и Добрыня, привыкшие у скандинавов к шумным и обильным пирам, как и всегда, занимали свои места на кормовой палубе, следя за отправлением в путь судов. Малкович был весел, как никогда. Первый успех окрылил его, и он был уверен, что скоро увидит племянника киевским князем.
– Нечего нам и засиживаться в Новгороде, – говорил он, – отдохнем и пойдем на Днепр. Врасплох застанем Ярополка. Он и дружин собрать не успеет, как мы появимся. Киевляне бы только нас приняли.
Он говорил и в то же время искоса поглядывал на племянника. Опять тени тяжелой тоски залегли на лицо Владимира. Он слушал Добрыню рассеянно, не отвечая ему ни слова, не разделяя его радостного настроения.
– Да что ты такой? – не вытерпел, наконец, Малкович. – Или и не рад, что так все выходит?
– Нет, Добрыня, как же не радоваться-то? Рад я!
– Так чего же грустишь-то?
– Мучает меня клятва моя. Нехорошо я сделал, что обещал Беле вывести на Руси христиан. Покойная бабка Ольга вспоминается. Ведь она христианкой была. Потом и клятву я свою нарушил.
– Как это?
– Зыбата здесь.
– Прастенов сын?
– Да, он. Он христианин, и нет у меня зла на него, нет зла и на других христиан. Нарушаю я клятвы и не могу ненавидеть их.
– Вон ты о чем. И охота себя терзать? Ну, нет на христиан зла, так и пусть не будет его.
– Да ведь я клялся Беле.
– Клялся вывести христиан, когда будешь киевским князем и сокрушишь Ярополка. С тех пор и твои клятвы действовать будут, а до той поры позабудь ты их совсем. Вот и все.
Лицо Владимира вдруг просветлело.