Трое насмерть да пять поранило.
«Если по восьмеро в каждом струге, то всего будет двести побитых! Оплошал, старый черт, оплошал, сивый мерин, дурак! — корил себя голова. — А воров ить не более человек десяти от нас по кустам побито. Укрываются, дьяволы, в ивняках, и пороху некуда тратить… До Царицына так нас и триста побьют… Ладно — близко уж ныне».
— Гребцы, стрелой мимо бугра! — приказал голова.
Весла гнулись. Струги неслись, вытянувшись в струну. Лопатин, не опасаясь уже за себя, с носа струга глядел вперед, стараясь все разгадать на бугре… Но ничего не увидел.
— Что там ни случись у бугра, а гребцы держались бы, — наказывал голова сотнику своего струга. — К левому берегу отворачивай возле бугра, а как с царицынской башнею поравняемся, тогда круто вправо бери, прямо к пристани. Из пушек палить по берегу, а стрельцам со стругов отходить в градские ворота. Пушкари стрельцов пущай прикрывают из фальконеток, а как стрельцы добегут до надолб, так тут засядут и пушкарей начнут укрывать, пока те вместе с пушками отойдут к городским воротам. Да, мыслю, и воевода нам пособит со стены… — пояснил голова.
Бугор уже близок, и голова глядит с напряжением вперед. Он ожидает, что казаки готовятся с бугра кинуться вплавь, зажав в зубах сабли. Сейчас все зависит от быстроты. На городской башне движутся люди. «Знать, воевода узнал, что идет караван. Дать им знак, что караван не казачий, а царский, развернуть знамена, а барабанщикам и сиповщикам учинить гуденье. Отойти сейчас круче к левому берегу, ворам будет дальше с бугра, не поспеют доплыть до стругов», — раздумывал голова.
— Гребцы, жми на весла! Живей, живей! Лево! Лево! — кричит голова, отмахивая рукою приказ. — Лево! Лево! Еще! Еще левей!..
И вдруг с бугра по стругу ударила пушка. Ядро загудело и плюхнулось в воду в двух саженях впереди стругового носа.
Степан Тимофеевич стоял на верховой башне Царицына, наблюдая бой. Он видел то, чего не видал с воды голова Лопатин: видел, как запорожцы Бобы движутся шаг за шагом за караваном по левому берегу — в ивняках, по высокой степной траве, среди голубых и алых тюльпанов, ковром покрывающих степь. Красные шапки запорожцев то выныривали из яркой зелени, то снова тонули в ней. Степану был виден как на ладони и свой бугор, на котором засел Наумов.
Вот он сам, тезка, стоит за камнем, тоже глядит на струги. Вон его казаки затаились у самого берега, возле челнов, за камнями, ждут приближения каравана. И голова не дурак — догадался: струги начали отворачивать к левому берегу. Атаман усмехнулся. Он заранее угадал, что сделает враг, — и голова попался: запорожцы по левому берегу обогнали караван, стали за ивовой рощицей, изготовились к пальбе из мушкетов и ждали.
К башне из города прибежала толпа царицынских пушкарей, торопливо поднимаются на стену.
— Эй, казаки! Кто у вас голова пушкарский? — крикнул один из них.
— Чикмаз! К тебе пушкари в подмогу! — позвал Разин.
Чикмаз, бывший астраханский пушкарь, шел по стене от низовой башни, осматривал пушки, расставляя людей. Спокойный, суровый, тяжелый, в своем постоянном ратном убранстве, с кованым шлемом на голове, он всем своим видом и размеренной поспешностью движений внушал воинам спокойствие и уверенность. Голос его был не громкий, но какой-то особенно низкий, густой. Он произносил короткие слова, из которых каждое было приказом:
— Заряди! Наведи! На меня глянь! Ширинкой махну — пали! Перво единороги, потом малый снаряд. Стругов не крушить — нам самим будут нужны… — Чикмаз окинул взглядом всю стену, подошел к единорогу. Вместо того чтобы указывать, взял могучей рукой под хобот, сам повернул пушку и положил ее ствол между зубцами.