Знахарки давали ему и лук и чеснок, хрен с медом, редьку, телячью печенку, медвежье сало. Чего не ел только, что не прикладывал к язвам — все втуне! Ноги распухли. Язвы покрыли все тело. Летом, на солнышке, они утихали, а осенью снова ему становилось хуже. Сильное тело ослабло. Теперь уже он и не думал сесть на коня. Он или плыл на челне, или ездил в санях, не то — в двуколке на сене. Но народ уже знал его и любил.
«А что, не поднять мне всю Русь?! Есаулов довольно, саблей махать не хитро, и другие могут, а голова у меня светла. Во товарищи умного атамана возьму — и пойдем. Ить сила народная зря пропадает! — раздумывал Ус. — А бояре все крепнут, а мужик все слабеет, как словно в язвах. Время упустишь — и язва народ заест. Уж тогда не поднять… Атаманишек много на свете: народ разобьют на ватажки, туды, сюды, — и вся сила в разбой изойдет, на шарпальство… А надо собрать во единую крупность народ. Вдруг помру, не поспею!..»
Ус испугался этой впервые пришедшей мысли. Он решил бороться во что бы то ни стало за жизнь, за силы.
— Эй, мать! — крикнул он стряпухе.
— Что, сыночек?
— Давай там грудинку, разогрей, что ль, поем.
— Василий Лавреич, яички тоже? — спросил парнишка, принесший яйца.
Не смея тревожить атамана в его размышлениях, он присел у костра и стругал из дерева черенок к своей сабле.
— И яички вари! — согласился Ус.
Стряпуха радостно захлопотала с едой.
— Василий Лавреич, тебя человек добиватца! — сказал, подходя к костру, один из есаулов Уса, Петенька Рыча.
— Чего же не пускаешь?
— Я мыслил, ты хвор. Да, вишь, человек-то странный: сказывает — пахотный, ан по хлебам идет, зеленя потоптал, не взглянул. Худа какого не стало б!
— А что, ему голова не мила? Вон сколь людей вокруг. Позови, не беда.
Есаул вернулся с дюжим чернобородым мужиком в лаптях, в сермяжном зипуне и поярковой шапке. Ворот рубахи был расстегнут. Медный крестик болтался на нитке.
— Добра здравья, Василь Лавреич! — сказал он, кивнув головой.
— Здорово! Как звать-то? — откликнулся Ус, пристально и хитро осмотрев новичка.
— Стяпанка Зимовин.
— Отколь?
— Рязанских земель. Боярский мужик я, Василь Лавреич.
— Пошто ж ты ко мне пришел?
— Хочу за казацкую правду с боярами биться, — ответил пришелец.
Василий снова пристально посмотрел на него.
— Пахотный? — спросил он.
— Был пахотным…
— Ну, садись вечерять, — сказал Ус, подвинувшись и давая место возле себя.
Мужик сел возле него к горячей похлебке, которую снова поставила стряпуха перед Василием.
— Ешь, гость. Ты не брезгуй: я здрав. Не зараза какая. В болоте застыл — оттого и язва.
Оба взялись за ложки.
— Каких, говоришь, ты земель? — внезапно спросил его Ус.
— Рязанский…
— Соврал! — подмигнув, с усмешкой сказал атаман. — Рязанских за то косопузыми кличут, что вяжут кушак узлом на боку, а ты опояску стянул на пупе!
— Так, сбилось… — пробормотал мужик, поспешно поправив пояс, будто это было важнее всего.
— И поклон у тебя не тот, не мужицкий, — дворянский поклон: головой мотнул, да и все, будто спину сломать страшишься! Полем шел — зеленя топтал не жалеючи. Вечерять сел — и лба не окрестишь. Кажи-ка ладони…
— Что глумишься, Василь Лавреич! — воскликнул пришелец. — Что низко тебе не кланялся — не обидься: боярам устали поклоны бить. Зеленя топтал — не приметил, а сел вечерять — бог простит — с голодухи забыл помолиться.
— Кажи-ка ладони! — настойчиво повторил атаман.
Мужик протянул вперед руки ладонями вверх.
— И мозоли, видишь, не те, и руки нежны! Сохою ты не владел, сын боярский, а саблей. Лазутчика видно! Что же, повесить тебя за то? — с насмешкою спросил Ус. — Такая лазутчику у меня за смелость и хитрость награда.
Мужики окружили толпой костер Уса. Слух о странном пришельце уже пробежал между ними, и они все сошлись сберечь своего атамана.