Там крестьянин, лет тридцати, худой, бледный, видать, и вправду не спавший много ночей, воздев лихорадочные, запавшие очи горе, скороговоркой бормотал:
— Станут вас стращать войском, не бойтесь, никто не смеет бить народ без царского приказа. А если дворяне подкупят и будут в вас стрелять, то и вы рубите топорами тех царских ослушников!
Мужики слушали Антона Петрова внимательно, с верой. Викентий и Гошка — со смешанным чувством жалости и страха.
— Что из этого всего получится? — спросил Гошка, когда они выбрались из избы и толпы, окружавшей ее.
— Ровно ничего хорошего. Они верят в миф, ими самими порожденный, будто царь дал желанную полную волю, а дворяне ее скрывают. Понимаешь, они бунтуют не против царя, а за него, против помещиков и свои действия считают вполне законными. А ведь на самом деле царь подписал именно такую волю и никакой другой нет и не будет. И бунт против этой воли — бунт не только против помещиков, но и против царя, его правительства, его законодательства со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Ночь с 9 на 10 апреля провели без сна. Ходили от одной группы к другой. Грелись у костров. Слушали разговоры.
В Бездне происходило беспрерывное движение. Одни приходили, другие уезжали.
Утром в толпе вдруг мелькнула студенческая фуражка.
— Глядите! — воскликнул Гошка. — Никак, кто из наших?
Протолкались, верно — свои: студенты — казанец Клаус и другой, которого Гошка не знал, по фамилии Аристов. Обрадовались друг другу.
— Какими судьбами?
— Обретаемся у моих родителей. Пришлось срочно исчезнуть. А вы?
— Посланы на события.
Толпа колыхнулась. Раздались возгласы:
— Едут! Едут!
На дороге появились всадники в военной форме. Среди них — генерал.
— Кто бы это мог быть?
Генерал и сопровождающие его лица скрылись в конторе, откуда вскоре вышел уездный земский исправник Шишкин.
— Многоуважаемого Ростислава Васильевича Шишкина мужики уже гоняли из села, — пояснил Викентий Клаусу. — Зол он сейчас как черт. С одной стороны, как говорится, подмога, с другой — свидетельство его собственной беспомощности. Не сумел справиться своими силами.
— Мужики! — зычно прокричал исправник. — По повелению государя императора, к вам приехал флигель-адъютант генерал-майор граф Апраксин. Он разъяснит все, касающееся ваших новых отношений с помещиками. Граф велит всем идти к конторе.
В толпе возникло было движение. Но мужик в переднем ряду крикнул:
— Не пойдем! Пусть сам идет сюда!
Его поддержали многие голоса. Раздалось сначала вразнобой, потом дружнее:
— Воля! Воля!
Что говорил исправник, разобрать было уже невозможно. Все заглушало, перекрывало многотысячное:
— Воля! Воля!
Разъяренный исправник ушел в контору, и его через некоторое время сменил уездный предводитель дворянства. Но и усилия Вадима Владимировича Молостовова остались тщетными. На угрозу, что, дескать, мол, адъютант государя граф Апраксин будет ждать их еще полчаса и, если они не одумаются, то примет строгие меры к обузданию их непослушания, мужики ответили еще более грозным:
— Воля! Воля! Воля!
Граф ждал не полчаса — более часа и вынужден был, что называется, несолоно хлебавши убраться со своим сопровождением по той же дороге.
Мужики остались довольны таким исходом дела.
— Похоже, и впрямь не настоящий генерал…
— Я ж говорил, никакой это не царский адъютант, а помещик наш переодетый. Оттого и сам не шел, боялся — узнают, а звал к себе!
Следующий день, одиннадцатого апреля, был зенитом славы и силы Антона Петрова. Всем показалось: действительно отступают помещики и подкупленные ими власти. Прав Антон. Стоит проявить терпение и настойчивость, и придут известия от царя о дарованной им чистой воле.
Глядя на эту многотысячную толпу крестьян, Клаус с горечью и восхищением говорил:
— Вы только поглядите, какая мощь! И увы, какие ужасающие темнота и наивность.