Нет, господа, это какой-то ужас! Не представляю, как крестьяне примут такую волю.
— А они, — осмелился Гошка вставить свое слово, — похоже, не очень-то и принимают ее…
— То есть? — обернулся Федор Гаврилович.
— Кажется, не верят, что объявленное — от царя.
Гошка рассказал о разговоре возле церкви.
— Совершенно верно, — подтвердил Викентий. — Я сам был свидетелем этой сцены.
— Но это нелепо! — пожал плечами Федор Гаврилович. — И опасно. Ибо неизвестно, куда такое убеждение может привести.
— К бунту, неповиновению властям… — сказал один из молодых людей. — К чему еще?
Очень скоро пришло тревожное известие: бунт в самом Спасском уезде. Вышли из повиновения крестьяне одного из крупнейших помещиков — Мусина-Пушкина.
Никакая сила не могла удержать Викентия дома. Одевшись в простонародное платье, не то приказчиков, не то мастеровых, Викентий с Гошкой отправились пешком, благо расстояние невелико, в село Бездна, где разворачивались основные события.
Повстречался знакомый Викентию управляющий имением здешней помещицы Александры Петровны Ермиловой. Появление в здешних местах и маскарад не одобрил:
— Напрасно изволите сюда.
— Отчего?
— Бунт. Форменная пугачевщина.
— Неужто?
— Поверьте. Приехал вечером в Кокрять, имение помещика Наумова. Возле конторы — толпа, шум, гам, толкотня. Знаете ли, какое-то зверское ухарство на лицах. Спрашиваю: в чем дело? Объясняют: сходка о том, как делить барскую рожь и как молотить барскую кладь. А разговоры вокруг: резать, вешать, рубить дворян топорами. Ужас. Волосы дыбом встают! А все отчего? В Бездне какой-то старовер Антон Петров в «Положении» будто бы доискался истинной воли, которую до него, хоть и видели, но никто понять не мог. В «Положении», где напечатан образец уставной грамоты, написано: дворовых — «00», крестьян — «00», земли — «00» и тому подобное. Вот эти-то нули Антон Петров и растолковал как истинную волю. Как вам это понравится? И вот теперь, глядя на нулики, он читает без запинки: «Помещику земли — горы да долы, овраги да дороги, и песок да камыш, лесу им ни прута. Переступит он шаг со своей земли — гони добрым словом, не послушался — секи ему голову, получишь от царя награду». Мало того, объявляет, что свободны, дескать, мол, уже два года: с десятой ревизии и за утайку воли с помещиков надо взыскать… Каково, а? Не обессудьте, спешу. Трогай, Сидор!
Чем ближе к Бездне, тем более народу. В самом селе многотысячное скопище крестьян. Толкутся, сидят, едят, пьют, разговаривают, спорят, иногда друг друга за грудки хватают.
— Вот, — заметил Викентий, — оттого войска и жандармы. Кажись, спичку брось — бей, мол, помещиков, — полыхнет всероссийским пожаром новая пугачевщина. Ее и боятся царь и его правительство, и более всего помещики. Интересно бы поговорить с этим Антоном Петровым. Давай-ка попытаемся пробиться.
Дело оказалось мудреным. Изба была окружена плотной толпой и охранялась. Начальство никакое к Антону Петрову не допускали: он не велел. Викентий с Гошкой затесались в группу симбирских крестьян — слово за слово, будто свои, — и помаленьку все ближе к избе. Спрашивали местные:
— Откуда будете?
— Симбирские. Правду хотим знать про истинную чистую волю. Послушаем — другим расскажем. Не одним вам волею владеть, верно?
— Верно, — соглашались местные мужики. — Идите, православные, да не притомляйте Антона нашего, какую ночь не спит, все волю народу читает…
— Да уж не сомневайтесь. Не без понятия. Нам главное что? Волю послушать, а там и пойдем. Нас дома незнамо как ждут.
Викентий с Гошкой вместе с симбирскими мужиками протиснулись в избу.