А здесь, — кивал в сторону книжных завалов, — поэзия и мысль, доступные любому бедняку. У меня тот покупает, кому они подлинно нужны, кому они хлеб и воздух, а не прихоть или баловство от безделья.
Новый помощник Николая Ивановича до всех разговоров понял, что предстоит ему служить в лавке не совсем обычной. Перед тем как привести его сюда, студент Викентий предупредил:
— Помни, Егор, обо всем, что увидишь и услышишь в лавке, — никому ни слова. Вверяю тебя очень хорошему человеку, смотри не оплошай.
Мог ли Гошка — а проницательный читатель, вероятно, понял, что это был именно он, — подвести людей, которым он обязан своим спасением и нынешней безопасностью?
Гошка еще в Никольском догадался, что Викентий приехал туда не только ради него и еще меньше ради Николаши. Была у студента какая-то своя цель, которую Гошка не вполне разумел, однако определял Сухаревским словом «политика». Различный смысл в него вкладывался и разное отношение было в зависимости от того, кто его произносил. В устах деда, например, оно звучало неодобрительно, потому что «политика» значило — против царя. А идти против царя… Гошке от такой мысли делалось жутко.
И когда зашел однажды разговор с Николаем Ивановичем о крестьянской жизни, такие беседы потом случались часто, Кирилл-Гошка уверенно сказал:
— Царю бы сказать правду про помещиков, он бы их всех до одного небось в Сибирь отправил! В кандалах!
— Маловероятно, Кирюха!
— Отчего же?
— Видишь ли, в таком разе пришлось бы ему первому звенеть по этапу.
В ответ на Гошкин изумленный взгляд Николай Иванович пояснил:
— Дело в том, что он сам помещик.
— Царь — помещик? Не может быть!
— Так оно и есть, Кирюха. И у него больше земли и крепостных, чем у любого другого помещика России.
— И крепостные есть?
— Слышал про удельных крестьян? Удельные земли? Вот это и есть царские крепостные и царские, как помещика, земли.
— А Салтычиху, что запорола сотню крепостных, — не сдавался Гошка, — кто велел в клетку посадить?
— Случилось это при Екатерине Второй. С ее, разумеется, ведома и согласия. Однако тут все не так просто. Царица защищала не замученных холопов, а саму Салтычиху и других помещиков.
Заметив Гошкино недоумение, опять пояснил:
— Что у вас в Каменке получилось, когда Упыри перегнули палку? Лопнуло мужицкое терпение. И кто первым пострадал? Барин. Царь и боится, что непомерные жестокости помещиков истощат терпение крестьян. Тогда несдобровать им самим и ему — первому и самому богатому среди них. Вот его правительство — в редчайших случаях! — пытается ограничить произвол и жестокость помещиков. Понятно?
— А вы кто? — неожиданно для самого себя спросил Гошка.
— То есть?
— Ну, чем занимаетесь?
Глаза Николая Ивановича с еще большей, чем обычно, внимательностью смотрели на Гошку и, как тому показалось прищурились в усмешке:
— Продаю книги.
— Это я знаю. А на самом деле?
Николай Иванович перестал улыбаться. Помолчал немного, словно раздумывая. И, не отводя взгляда, сказал:
— На самом деле — я революционер.
У Гошки отвисла челюсть и глаза только что не выкатились из орбит. Вот это да!
— И вы против… — запнулся Гошка.
— Да, мы против царя.
— И вы, — вдруг осенило Гошку, — не Николай Иванович?!
— Совершенно верно, Георгий. Я такой же Николай Иванович, как ты Кирюха.
— А как вас зовут на самом деле?
— Вот об этом, мой дорогой, как-нибудь в другой раз. Ты и так узнал сегодня, я полагаю, довольно много.
Глаза Гошкиного хозяина опять чуть улыбались.
— Да уж! — вполне искренне воскликнул Гошка.
— Видишь ли, при любой подпольной работе…
Гошкины глаза опять округлились.