— Это надо будет иметь в виду, — сказал задумчиво.
Глава 11
БАРЕ — ВОТ БЕДА!
Мартын пришел на другое утро после происшествия трезвый, угрюмый.
— Штоб семь ден наружу не высовывал носа. Понял? Блажь на меня нашла вчерась. А ее, блажь-от, баре могут себе позволить. Мужик — нет. Так что гляди. Подведешь — пеняй на себя.
И вышел, громко стукнув дверью.
Гошка внял всей серьезности предупреждения. Потому ни деду, ни Прохору не открыл тайны.
Он прислушивался к каждому звуку, доносившемуся снаружи, и при каждом подозрительном кидался на лежанку животом вниз. Делал вид, что от боли не может повернуться на спину. Очень и не приходилось притворяться. Один-единственный удар, который получил для острастки и который был, по Мартыновой мерке, шутейным, ой, как давал себя знать! «Что было бы, — думал про себя Гошка, — отпусти Мартын полностью назначенное Стабарином наказание?» Мурашки начинали бегать по телу при одной мысли о том, чего он чудом избежал.
Студента, как только тот заглянул, попросил:
— Вы правду про Мартына никому не говорите. Приходил, упреждал и грозил…
— На этот счет можешь не беспокоиться, — заверил студент. — Что другое, молчать я, кажется, научился. А ты, брат, много любопытней, чем показался мне поначалу, когда усердствовал при Триворове. Теперь понимаю, почему на тебя обратили внимание Гударевы.
Гошке приятно было упоминание о московских знакомых, но второй раз за короткое время студент укорял службой у Стабарина.
— Насчет Александра Львовича вы зря, — сказал с обидой, — я ведь крепостной, холоп. Все одно, что скотина или какой-нибудь римский раб. Поглядел бы, что вы бы на моем месте сделали…
И снова студент с интересом посмотрел на Гошу:
— Это, брат, и впрямь коварный вопрос.
На восьмой день Гошкиного заточения в столярку вошел хмурый незнакомый мужик с кнутом в руке. Гошка даже не успел плюхнуться на скамью.
— Айда!
— Куда?
— На кудыкину гору.
Гошка обозлился.
— Больной я!
— В Каменке вылечат. Там дохтор знатный.
В Каменку! Много слышал Гошка про нее. И ничего хорошего. Вроде как Сибирь здешняя, куда отправляют в ссылку иль на каторгу.
Мужик широко и размашисто зашагал впереди. Гошка едва поспевал следом. На заднем дворе подле лошади, запряженной в телегу, стоял Упырь.
— Все понял?
Мужик поклонился.
— В лучшем виде справлю. Не сумлевайся, Трофимыч.
— Поезжай.
Мужик вывел лошадь под уздцы на дорогу. Бочком вспрыгнул на телегу.
— Но, пошла! — дернул вожжи.
Гошка последний раз оглянулся на усадьбу. Золотилась маковка церкви. Сквозь зеленую листву виднелся барский дом. Темнела, наполовину скрытая кустами, конюшня. И в воротах в красной рубахе и добротных сапогах, по-хозяйски крепко, чуть расставив ноги и заложив руки за спину, — Упырь. Пегие голова и борода, красная морда и безжизненные, как у мертвеца, глаза.
«Господи! Хоть от него-то подалее!» — даже испытывая некоторое облегчение, подумал Гошка. И, догнав лошадь, взобрался на телегу.
— Куды? — обернулся мужик. — А ну, слазь! Ишо будешь у меня животную томить. Не барин — дойдешь пешком…
Гошка на мгновение замешкался, и мужик резко и больно, как скотину, которая идет не туда, куда надо, хлестанул его кнутом.
— Пошел отседа!
Гошка поспешно спрыгнул с телеги.
— Чего дерешься?
Мужик не обернулся на Гошкины слова. То ли не слышал, то ли не счел нужным.
— Ну, веселей! — дернул еще раз вожжи и пустил лошадь рысцой.
Что поделаешь? Потрусил за телегой и Гошка.
«Хорошенькое начало!» — подумал про себя.
Однако того, что ожидало его в Каменке, он, при всем своем богатом воображении, ни предвидеть, ни предположить не мог. Верст пять отделяло Каменку от Никольского. Поначалу он не обратил внимания на фигуру, стоявшую в воротах хозяйственного двора.