Горюнов торопливо достал из кармана записную книжку, полистал и нашел нужное место:
— Вот! Тоже писано не вчера. У меня помечено: извлечено из «Земледельческой газеты» за 1847 год. Статья принадлежит рязанскому помещику Кошелеву, личности известной. «Взгляните на барщинную работу. Придет крестьянин сколь возможно позже, осматривается сколько возможно чаще и дольше, а работает сколь возможно меньше, — ему не дело делать, а день убить…» Не так ли и у вас, господа?
Горюнов победно оглядел Стабарина и отставного штабс-капитана.
— Не так, сударь, — ответил Триворов. — У меня, к примеру, вовсе по-другому. Не медлят и не чешутся на моем поле холопы. Работают без холодка. В поте лица добывают хлеб свой насущный. И не подгоняю их.
— Как вам это удается?
— Никакой хитрости. Еще покойный мой батюшка, царство ему небесное, ввел урочное положение. Все, повторяю, очень просто. Задаю… не я, разумеется, — приказчик задает крестьянину урок: сделать сегодня то-то и то-то. Скосить, положим, лужок. Исполнил работу, хоть в полдня, — иди гуляй. Никто тебя не держит. Ну, а замешкался или поленился — не обессудь. Первые два раза — розги. Для них у меня Григорий. А на третий — под плеть. Есть на конюшне такой мастер по имени Мартын. Мужички его больше, чем меня, боятся! — Александр Львович рассмеялся.
— Помилуйте, это же грубое насилие! — воскликнул Горюнов. — Можно на иных началах…
— На каких?
— А вот послушайте, что пишет далее Кошелев: «С этой работой сравнить теперь работу артельную, даже работу у хорошего подрядчика. Здесь все горит, материалов не наготовишься, времени проработают они меньше барщинного крестьянина, отдохнут они более него, но наделают вдвое, втрое. Отчего? Охота пуще неволи». Статья так и озаглавлена: «Добрая воля скорее неволи».
При этих словах Стабарин и штабс-капитан переглянулись, и Александр Львович нахмурился.
— Вы, молодой человек, — впервые он обратился так к Горюнову, — помещик, дворянин. В этом звании, кое даровал вам господь, следовало бы осмотрительнее употреблять слова: «воля» — «неволя» применительно к крепостному сословию. Беспортошные господа в Петербурге, у которых единой десятины земли нет и не было, могут себе позволить ими жонглировать. А вам негоже…
— Именно так-с! — встрял до того молчавший Неделин. — Им терять нечего. А вы изволите рубить сук, на котором восседаете-с.
— Позвольте, но сам государь… — смутился Горюнов.
— Государь тут ни при чем, — твердо парировал штабс-капитан. — Мудрствуют чиновники-сановники, что его окружают. Поверьте мне, старику, крепостные ни в какой воле не нуждаются! Мужик что дитя. Не пороть его, работу вовсе бросит. Будет сидеть с утра до ночи в кабаке. Все с себя спустит. Уж я их знаю довольно.
Горюнов оторопело перевел взгляд с одного из своих собеседников на другого.
— Но помилуйте, они бунтуют…
— Не сами, сударь, их социалисты подбивают.
— И английские шпионы… Они-с… — заговорщически добавил Неделин.
— Да, молодой человек, — назидательно вступил Стабарин, — вы в Петербурге далеки от настоящей России. Слушаете неизвестно кого. А мужичок-то не хочет вашей воли. Не желает, и весь разговор. Вот, к примеру, крепостной малый, — Стабарин неожиданно обернулся к Гошке, жадно слушавшему спор. — Сыт, обут, одет, извините, не хуже иного… — Стабарин покосился на студента, — гм… городского жителя. Захочет ли он уйти от меня? Нужна ли ему ваша пресловутая воля? Спросите, спросите! Не стесняйтесь! Ну, — уже непосредственно Гошке, — ответь барину: худо ли тебе у меня? Хочешь ли ты на волю?
Стабарин поглядел на Горюнова. Выкушаешь, мол, сейчас, поборник крестьянской вольности.
Все, кто сидел за столом, в том числе дамы, заинтересованные таким поворотом спора, смотрели на Гошку.
Не буря — шквал чувств и мыслей обуревали Гошку.